Не кровные

– Ну, ну... Всё, – успокаивала Слава, обнимая Карину за плечи и усаживая в машину. – Всё, отмучилась на сегодня, отдыхай теперь. Могут, конечно, ещё какие-нибудь вопросы возникнуть, бывает и такое. Но ты уже так бояться не будешь во второй раз, правда? Поехали, дома укольчик мне вкатишь, а то рука опять поднывать начинает.

Тело им почему-то долго не отдавали: какие-то затянувшиеся экспертизы, бумажная волокита. Чтоб Карине самой не звонить и не обивать пороги кабинетов, Слава, как и обещала, держала руку на пульсе. Она брала на себя всё по максимуму: плечи у неё были шире и крепче, чем у хрупкой, подкошенной горем сестрёнки, и унести могли больше. Больничного на все эти дела ей не хватило, выписали Славу раньше, чем они с Кариной получили тело Светланы. Похоронами пришлось заниматься в свободное время – в выходные и после смен. Порой, отработав смену, Слава не падала в постель, а бегала, оформляя документы. Требовалось, конечно, присутствие и участие Карины, и той приходилось отпрашиваться с занятий.

И вот – то же самое кладбище, те же берёзы и солнечные зайчики. И те же диванные тётеньки в платках...

– А ведь Светочка, когда мужа-то её хоронили, упала. Ну разве ж можно копыта с каблуками на кладбище надевать? Вот теперь и её саму в последний путь провожать приходится...

Слушая эти шепотки, Карина покрывалась серой бледностью, и из её глаз струились блестящие ручейки слёз. Три года назад Слава слишком мягко намекнула этим тётям, что такие разговоры неуместны: не в том положении она тогда была, чтоб кому-то делать замечания – сама на правах гостьи. А сейчас, когда сестрёнка уткнулась ей в плечо и затряслась беззвучно, Слава миндальничать не стала. Зла не хватало на этих тёть.

– Тётушки-кумушки, вы б лучше помолчали, а? – холодно сказала она. – Думать надо, что говорите. – И, ласково прижимая к себе Карину, шепнула: – Я с тобой, сестрёнка. Прорвёмся. Всё будет хорошо.

Тётушки что-то забурчали себе под нос, но пререкаться не стали, а Слава поцеловала сестрёнку в макушку под чёрным шифоновым платочком.

После похорон встал вопрос, где Карине жить – остаться дома или перебраться к Славе. В чайных глазах девушки, полных растерянности и не отболевшей тоски, читалось: «Я хочу быть с тобой...» Сердце тепло откликалось на зов этих глаз, а в горле вставал ком, и для Славы не было иного ответа, кроме «да». Сестрёнку не следовало оставлять одну – по крайней мере, до тех пор, пока горе не притупится и не станут ясны её жизненные перспективы.

– Оставайся пока у меня, – сказала Слава. – А там... Поживём – увидим, как быть дальше.

Грустный взгляд Карины мерцал робким лучиком радости и благодарности, а вслух сестрёнка вздохнула:

– Ну, зачем я тебя буду обременять?.. Вдруг у тебя личная жизнь всё-таки... наладится? А из-за меня и не пригласить к себе никого, и... ну... ты понимаешь.

– Да какая личная жизнь, о чём ты! – поморщилась Слава. – На этом фронте уже давно стихли бои, и какого-то активного шевеления не предвидится.

– Не зарекайся... Ну, а вдруг? – Карина тёплым воробышком нахохлилась и прильнула к Славе.

Они сидели на диване в полумраке, в окна скрёбся унылый дождик. От свежевымытых волос Карины пахло бальзамом, и рука Славы сама тянулась, чтобы запустить пальцы в шелковистые пряди.

– Моё самое главное «вдруг» сейчас – это ты, сестрёнка.

Карина пошевелилась, устроилась поудобнее. Её дыхание щекотало шею Славы, а объятия снова будили потаённый жар. Чтобы не дать ему разыграться, нужно было отстранить Карину, но Слава не находила в себе сил – так и сидела, едва дыша и прислушиваясь.

– Знаешь, когда мама сказала, что ты придёшь на папины похороны, я... не то чтобы испугалась, а... напряглась, что ли. Папа очень мало рассказывал о том, что у него было до нас, и мне оставалось только гадать... Какая ты, кто ты, что чувствуешь. Я почему-то думала, что ты должна нас ненавидеть.

Она вряд ли догадывалась, что делала со Славой запахом своих волос и ошеломляющей, открытой и доверчивой близостью, от которой сохло во рту и трепыхалось под рёбрами сердце. Слава сдвинула брови и закрыла глаза. Карина доверяла ей как сестре, и нельзя было разрушить это доверие и напугать девочку даже краешком этих помыслов. Гнать их к чертям.

– Ну... Ненависть – не совсем то слово. Обида на отца была, это да. Мама потом так и не нашла никого, поставила на себе крест и... Её вскоре не стало. Наверно, я винила в этом отца. И себя тоже – за то, что, наверно, плохо заботилась, чего-то недодала, не то и не так говорила... А виноватых искать не надо. А ты... Ты уж подавно ни в чём не виновата.

– Папа тоже винил себя. – Карина подозрительно зашмыгала носом, голос осип, будто горло ей сдавила незримая удавка. – За то, что случилось с твоей мамой. Он никогда не говорил этого вслух, но теперь я это понимаю. И перед тобой чувствовал вину. Знаешь, он сказал однажды: «Нет тяжелее доли, чем уйти не прощённым». Я тогда не поняла, зачем это и к чему... И только сейчас всё встало на свои места.