Не кровные

Ночь выдалась беспокойная. Карина стонала и металась, то впадая в забытье, то открывая страдальчески-мутные глаза. Славе было не до сна: она подносила сестрёнке минералку, и Карина, просыпаясь, пила жадными глотками. Её тут же рвало в подставленный тазик, хотя в желудке уже ничего не осталось, выходила чистая вода. Маялась от бессонницы и ёлочка, так и не украшенная игрушками. Уже давно нужно было, наверно, выключить гирлянды, но Слава устало и рассеянно растворялась в цветных переливах, перекатывая в пальцах мандарин и поднося его к носу. Да уж, праздник удался. Ёлка, мандарины и зелёный змий.

Она скользила взглядом по стройной фигурке уснувшей Карины. И всё-таки это хрупкое чувство на тонких лапках никуда не делось из груди. Просто испуганно свернулось и забилось в уголок на время бури, а теперь высунуло носик, робко ткнувшись им в сердце: «Люблю её. Люблю и такую – растрёпанную, пьяную, с размазанной косметикой. Блевавшую на снег. Только что выплеснувшую воду из желудка в тазик. Беспросветно. Без надежды на послабление. Без амнистии. Люблю».

Слава ненадолго задремала на диване под мерцание светодиодов, так и не съев свой мандарин, а в шесть часов услышала на кухне шум. Карина брякала чайником, ставя его на плиту.

– Ну, с добрым утром, забулдыга. – Слава остановилась в дверях.

Кухню желтовато озаряли только две сорокаваттные лампочки в корпусе вытяжки над плитой. Вид у Карины в полусумраке был болезненный, смущённо-виновато-страдающий, но уже вполне трезвый. Чёрные ручьи исчезли со щёк: сестрёнка умылась, расчесала волосы и забрала в хвост.

– Привет. – Карина прислонилась к подоконнику, глядя на чайник, дно которого обнимали голубые языки газового пламени. Увидела пакет: – О, мандарины! – Достала один и тут же принялась чистить.

Слава остановилась перед ней, зацепив большими пальцами карманы своих брюк.

– Ну, и как всё это понимать?

Карина сунула в рот дольку.

– Да никак. Мне просто было плохо. Лилька позвонила, сказала, что они у Алины собрались побух... то есть, посидеть. Ну... Вот.

– Да уж вижу, что «вот». Есть будешь? – Слава выскребла из кастрюльки остатки каши, поставила в СВЧ-печку разогреваться.

Карина поморщилась.

– Не... Тошнит. Я лучше мандаринов поем. И чай. – И усмехнулась: – Алинка первая вырубилась. Ей вообще пить нельзя, её с одной банки пива уносит. А я... Даже не помню, сколько выпила. Если б на голодный желудок, то тоже бы – как Алинка... Но мы пельмени ели.

– Ну что ж, молодцы, грамотно поступили, – невесело хмыкнула Слава.

Чайник переливчато-пронзительно запел свистком. Карина залила кипятком два чайных пакетика – для себя и Славы.

– А Лилька – что, заигрывала с тобой, что ли? Вот сучка...

– Надеюсь, ты не выболтала на вашем девичнике все свои сердечные тайны? – Не то чтобы Слава беспокоилась об «утечке информации»... Бессонная ночь давила на виски так, что стало уже плевать на всё.

Карина вскинула глаза – серьёзно-печальные, с острыми искорками потаённой тоски.

– Конечно, нет. Это касается не только меня, но и тебя. Если ты оберегаешь свою личную жизнь, то я не имею права разглашать что-либо без твоего согласия.

– И на том спасибо. – Слава устало отхлебнула глоток чая.

Вздремнуть как следует перед службой уже не было времени. Воскресенье выпало рабочее и очень морозное: с утра – минус тридцать, днём – двадцать и ветер. А возле ёлки на центральной площади, прямо в ледовом городке, собрался какой-то несанкционированный митинг.

– Сексменьшинства, – хмыкнул Батя. – Удачно выбрали место и время, нечего сказать.

В воскресный день посмотреть на ледяные фигуры и полюбоваться огромной ёлкой пришло множество народа. Митингующие не качали права, они поставили столы с угощениями, но радужные флаги и плакаты у них всё-таки были: «Мир, любовь и единение» и ещё что-то там про единство всех людей – Слава не вчитывалась. Маска прикрывала её лицо, но мороз щипал губы и веки. Казалось бы, вышли люди с мирной акцией – ну и пусть их. Но опасность надвигалась в виде толпы агрессивно настроенных ребят с цепями, битами и обрезками труб.

– Задача – не допустить столкновения, – коротко проинструктировал Батя. – Брать – тех и других.

– Этих, радужных-то – за что? – спросил кто-то из ребят. – Они ж вроде не дебоширят.

– Их мероприятие не согласовано с властями.

Батя морщился: всё это не вызывало у него радости, и не без причины. Его сын, студент-первокурсник, подался в активисты ЛГБТ-движения и уже дважды привлекался административно – за участие в подобных акциях.

– Не дай Бог здесь засранец, – процедил Батя. – Уши оборву.

Они растянули цепочку, заслоняя «радужных» от ребят с битами. Стоя с щитом и дубинкой в строю, Слава не могла отделаться от тягостно-гадкого чувства. Хоть под Новый год-то могли бы обойтись без разборок... А ещё ей не особенно улыбалась перспектива брать под белы рученьки мирных «радужных» и отводить к машинам. Ирония? Ирония. Причём самая пакостная, какая только могла случиться с ней. Жизнь – любительница пошутить.