Не кысь

Закусив, полковник одарил присутствующих. Ленечке вручили отрез зеленой сирийской парчи размером два сорок на семьдесят, который Ленечка тут же передарил Амангельдыеву на портянки (что вызвало, подобно крику в горах, лавину событий: благодарные родственники Амангельдыева два года ежемесячно посылали Ленечкиной семье урюк, точильные камни, ложное мумиё и синий изюм, а так как Ленечка к тому времени уже исчез, то его ошарашенная семья, задыхаясь под камнепадом подарков и не понимая, чем она обязана неведомым дарителям, тщетно пыталась остановить не имеющее обратного адреса изобилие. Затем нагрянули трое двоюродных братьев Амангельдыевых, желавших снять квартиру, продать дыни, купить ковры и поступить в институт на прокурора; встреченные, по их ощущению, неласково, они подожгли кооперативный гараж, разнесли в клочья детскую песочницу и согнули в дугу молодые, недавно высаженные пионерами липки; взяли их, недооценивших оперативность и старые связи тети Зины, в кафе «Охотничье», в момент, когда они выменивали чемодан бирюзы на сертификаты с желтой полосой у некоего Гохта, за которым милиция давно охотилась, но это все между прочим). Джуди получила вяленого омуля, Светлана — авторучку на гранитном постаменте, а я — календарь памятных дат Вооруженных Сил Варшавского Договора.

Тут из города вновь раздался глас трубы и затем крик Ольги Христофоровны в громкоговоритель:

— Всем сложить оружие! Считаю до трех миллионов восьмиста шестидесяти четырех тысяч восьмисот восьмидесяти одного! Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь! Восемь!..

— Время есть, — сказал Змеев. — Еще по рюмке — и стреляем.

— Застрелите ее, родные, она песни поет, — пожаловался Василий Парамонович.

Действительно, там, далеко внизу, Ольга Христофоровна, досчитав до девяноста девяти, прервала счет и запела:

— Как дело измены, как совесть тира-а-а-а-на
Осенняя ночка! темна!
Темнее той ночи встает из тума-а-ана
Видением мрачным! тюрьма!

— Это ничего, это она про Ватикан, — прислушался Перхушков. — Это можно.

— Не надо стрелять, ее просто поймать нужно, — пожалела и Антонина Сергеевна. — Она неплохая.

— Как же не стрелять, когда она вон — как на ладони, — поразился Змеев. — Амангельдыев, подай ружье.

Полковник вскинул ружье и выстрелил. Ольга Христофоровна упала с коня.

— Вот и не поет, — пояснил полковник. — Давайте еще выпьем. Огурчики хороши.

— Ну что же вы делаете? — закричал Ленечка. — Что же вы в людей стреляете?

Но его никто не слушал.

— Стрелять — это красиво. Это волнует, — рассказывал Змеев разгоряченным товарищам. — Ведь что мы в жизни ценим, — из удовольствий, я имею в виду? Мы ценим в огурце — хруст, в поцелуе — чмок, а в выстреле — громкий, ясный бабах. Сейчас лесами сюда шли, вдруг откуда ни возьмись — негров куча. Вот вроде этой гражданочки, — показал он на Джуди. — Все белой краской раскрашены, в носу перья, в ушах перья, даже, простите, при дамах не скажу где, так там тоже перья. Отличная боевая цель, игрушечка. Очень хорошо постреляли.

— Кто-нибудь живой остался? — спросил Ахмед Хасянович.

— Никак нет, гарантирую — никого. Все чисто.

— Ну и ладно. Убираем дирижабли. Отбой, — вздохнул Ахмед Хасянович.

— Пусть повисят! — закричал захмелевший Василий Парамонович. — Ведь красота-то какая, а? Как все равно голуби серебряные. Помню, мальчонкой я голубей гонял. Рукой взмахнешь, а они — фрррр! — и полетели! И так трепещут, трепещут, трепещут! Эх!

— Ну, по последней — и на машине кататься, — предложил полковник. — Как, молодежь? Грибов поищем!

— Едем, едем, — просила Светлана, любуясь полковником. — Хочу грибов, грибов!

— Амангельдыев, па-а-а гри-бббы!!!

Трудно было сказать в хмелю и суматохе, кто куда сел, лег, встал и кто на ком повис, но мы, сплетясь в живой клубок, уже неслись в «Мерседесе» по кочкам и корням, и сосны проносились мимо, сливаясь в плотный забор, и лесная малина хлестала по стеклам, и пищала Джуди, отпихивая толстый живот заснувшего Василия Парамоновича, и блеяла Антонина Сергеевна, и Спиридонов, зажатый где-то под потолком, исполнял чей-то национальный гимн, и никто не делил нас на чистых и нечистых, и откуда-то взявшийся закат пылал, как зев больного скарлатиной, и рано было выпускать ворона из ковчега, ибо до твердой земли было далеко как никогда.

— Винтовочка ты моя! — щекотал полковник Светлану.

— Женат ли ты? — спрашивала Светлана своего прекрасного возлюбленного.

— Так точно, женат.

— Но это неважно, правда?

— Так точно, неважно.

— Грибов скорей хочу, — просила Светлана.

— Будут грибы. Я тебе такой мухомор покажу! — обещал полковник.