Не любите меня! Господа! (СИ)

— Ой сынок, страшно мне говорить, я тут повитуху нашу приводила, бабку, она и порчу снимает и сглаз и дитя поправляет, так она её посмотрела, пока та спит.

— И чего?

— Сделано ей, — на смерть сделано. Не разродится она сама! Либо резать, — а доктор говорит, что тогда она уже никогда родить не сможет, либо помрет она в страшных муках. Тут бабка нужна. Сильная бабка.

— Так, где ж её взять.

Есть тут у нас — на Семеновской живет, она страшная колдунья. Она и сама на смерть делает, но за деньги все что хочешь снимет.

— Так я побегу!

— Она деньги вперед берет

— Так батюшка её мне на расходы дал аж двенадцать рублев. Авось хватит.

— Ты беги, сынок беги, авось и поможем горемычной. Беги, вон светает уж.

Микитична улеглась в кресло качалку и заснула. Колька опрометью бросился вон из палаты.

Лучи утреннего солнца осветили палату. Юлия проснулась от укола иглы. Лука Лукич погладил Юлию по ладони.

— У нас только сутки, милая, если не сможете родить, мне придется Вас оперировать.

— Прооперируйте сейчас, спасите моего ребенка, умоляю Вас.

— Боюсь это сейчас не главное. Сейчас мы вынуждены спасать вас, а если я прооперирую вас, вы никогда больше не сможете иметь детей.

— Мне все равно, доктор, спасите моего ребенка! Пусть я умру, только бы он жил!

Боль начала возвращаться. Юлия вновь кричала во весь голос. Схватки шли каждую минуту. Доктор вышел из палаты. Деменев ждал его в коридоре. Он был чернее тучи.

— Какие сейчас проблемы, доктор, я заплачу сколько скажете, сделайте же что-нибудь, наконец!

— Признаться, я первый раз вижу такое — третьи сутки в родах и нет никаких результатов. Схватки идут достаточно сильные, при такой интенсивности она должна была разродиться в течение сорока минут, а она бедняжка уже так долго такие муки терпит. Поверьте, это нечеловеческая боль.

— Так что ж делать! Дайте ей обезболивающее!

— Я не могу давать чаще одного раза в сутки. Сегодня будет последний раз. Иначе она привыкнет и не сможет без них жить.

— Тфу-ты! — Деменев плюнул и в сердцах выругался.

— Молитесь, милейший, молитесь, это все что нам остается. Я Вам обещаю, что если ничего не изменится, я завтра её прооперирую. Последствия вы знаете.

Доктор вышел, протерев очки. Деменев направился в гостиницу.

До полуночи Юлия мучилась от разрывающей её боли. Лука Лукич принес снадобье и отдал Микитичне. Погладив Юлию по руке, он вышел из палаты. Юлия потянулась за стаканом, но Микитична заговорщицки подмигнув ей, отодвинула его:

— Не пей, детонька, сейчас к тебе придет кое-кто, будем тебя спасать.

— Да что с Вами! Дайте мне лекарство! Не мучайте меня!

Дверь приоткрылась, и всклокоченная Колькина голова вопросительно уставилась на Микитичну:

— Я привел.

— Давай её сюда, милок!

В дверь протиснулась грузная бабка, неопрятная, седая, с кошелкой в руке. Юлия застонала и отвернулась. Бабка была похожа на ту знахарку, что прокляла ее в детстве как две капли воды. Юлия даже испугалась, внезапно вспомнив о том проклятье — неужели она и впрямь умрет в родах, как кричала ей та страшная старуха.

Пришедшая подошла к постели и вытащила свечку и стакан. Налив в стакан воды из бутылки бабка разбила в него яйцо и поставила в изголовье постели Юлии, затем зажгла свечку и стала обходить с нею постель. Свечка трещала и чадила, искры сыпались как от бенгальского огня. Бабка покачала головой

— Это кто ж такой грех на себя взял. Сделано тебе, девка, сделано на смерть страшную. В наших краях кроме меня так никто не сможет, да и я бы не стала. Это не наши умелицы.

Бабка взяла в руки стакан с водой и поднесла к лицу Юлии:

— Вон, гляди, все свернулось как вареное. Свеча трещит. Вижу я, вижу бабку старую, а перед ней девку молодую чернявую, вижу, волос твой в яйцо кладут, а старуха яйцо на могилу снесла да закопала с наговорами.

Юлия с ужасом глядела на бабку. Боль, мучавшая её, становилась все сильнее, хотя, казалось, и так был уже предел.

— Сделайте что-нибудь!

— Малец твой заплатил мне щедро, уж я расстараюсь. А хочешь, мы этой змее тоже в ответ, что-нибудь сделаем…

— Не надо, помогите, просто помогите!

Бабка вытащила из кошелки еще одно яйцо и стала катать его по животу Юлии, бормоча молитвы и заклинания. Так прошло около часа. Боль стала другой не менее сильной, но совершенно по-другому ощущалась. Бабка бормотала все быстрее и быстрее, затем вскочила, спрятала яйцо в сумку и закричала:

— Вставай!

Юлия попыталась приподняться, но не смогла, бабка подошла к ней и рванула её за руку:

— Сдохнешь, если не сделаешь, как я скажу! Вставай!

Юлия, опираясь на её руку, сползла с постели. Бабка наклонилась прямо к её уху и прошипела.

— Если ляжешь опять — помрешь. Вставай, бери кровать и тащи её в другой конец комнаты. Как дотащишь до угла, так и разродишься. Ну! Давай! Бери! Жить хочешь!? Ребенка спасти хочешь!? Делай, как я велю!

Колька с Микитичной из-за двери наблюдали сцену, от которой волосы вставали дыбом на голове. Худая, измученная женщина с огромным животом поднялась, ухватилась за железные стойки тяжелой металлической кровати и рванула их на себя.