Не любовь

Пока Андрей ходил за картами в дом напротив, Гарик растопил печку, убрал со стола посуду и, усевшись на тахту, закурил. Он жутко нервничал, хоть и боялся это показать. То и дело, поглядывая на Рудинского, пытался уверить самого себя, что Степик справится, и не мог отделаться от какого-то непонятного чувства обреченности. Связано ли то было с предстоящей игрой, с тем, что он мог бы услышать от Миры, с таким совершенно неожиданным, нежданным поворотом событий или с прошлым, которое, оказывается, жило в глубине его души, никуда не делось, Гарик не знал. Но чувство это не отпускало…

Когда Андрей принес карты, Мира пересмотрела их все, проверяя на крапленость. Атласная поверхность карт приятно удивила пальцы, пробуждая забытые воспоминания прошлого и чувство беззаботности, неизменно связанное с лучшими мгновениями детства. А ведь за прошедшие годы она ни разу не притронулась к картам.

Тщательно перетасовав колоду, Мирослава передала ее Рудинскому, предлагая и ему сделать то же самое. Степик взял карты, проверять ничего не стал, еще раз лениво перетасовал их и раздал.

Игра началась.

Гарик, затушив сигарету, бросил окурок в печь. Нагнувшись и упершись локтями в колени, остановил взгляд на столе и замер.

Андрей тоже сосредоточился на игре, пристально следя за Степиком, которому отчего-то не доверял, но, по большему счету, совершенно ничего не смыслил в азартных играх.

Мира и Степик взяли по шесть карт, определив козырную масть. Девушка сделала первый ход. Чувствуя волнение, она не спускала глаз со Степика, следя за тем, как он ходит, отбивается, берет карты… Первый заход, второй, третий, и результат первого кона — ничья.

Гарик полез в карман за сигаретами и снова закурил.

В воцарившейся тишине было слышно, как шелестят карты, сжатые в руках, гудит пламя в дымоходе печки-голландки, потрескивают от мороза деревья за стеной.

— Мне интересно вот что, Мира: в чем бабушка наша виновата перед тобой? — заговорил вдруг Степик. — За что ты ее наказала, уехав и пропав? Она ведь ждала тебя, все время ждала, до последнего. Твоя мать уверяла нас, что сообщила тебе о болезни бабули, а потом и о ее смерти, но даже на похороны ты не соизволила явиться. Я точно знаю, что Поляков бывал здесь каждый год, и пока была жива наша бабушка, он заходил к ней. Каждый раз что-то врал о твоей бесконечной занятости, и мы, ты знаешь, даже решили, что ты собралась баллотироваться в чешский парламент. Ты ведь любимицей ее была. Моя мать ругала тебя, все же знали, что ты могла бы приехать, если бы захотела, а бабуля защищала, до последнего защищала, оправдывала тебя и твое равнодушие. Ты наверняка не в курсе, что родители твои совсем спились, как-то быстро спились и, приезжая сюда, подрывали бабушкино и без того слабое здоровье, требовали денег, потому как с работы папашу твоего к тому времени уволили по статье, а выпить хотелось. Моя мать пыталась убедить ее поехать в Минск, подлечиться в каком-нибудь хорошем медицинском центре, но она не поехала, все говорила, «унучачка яе», любимая маленькая Мира, скоро приедет, вот тогда и пройдут все ее недуги! Но ты так и не приехала…

Мира почувствовала, как боль и вина пронзили сердце и стало тяжело дышать. Слезы навернулись на глаза, и девушка поспешно опустила их, чтобы Рудинский не увидел. Она знала, что виновата перед бабушкой, знала и без того, что говорил Степик. Ей нечего было сказать в свое оправдание, нечего было возразить. Она струсила, хоть должна была приехать, хотя бы один раз. Смерть бабушки тяжким крестом, еще одним, лежала на ее совести, а оправдания казались жалкими и никчемными.

Второй кон тоже закончился ничьей, оставался третий, последний.

Юрьев вскочил на ноги, прошелся по комнате, остановился у окна. Где-то «на деревне» закричал петух, возвещая начало нового дня, только зимняя долгая ночь еще не торопилась отступать.

Вдруг Мире стало все равно. Былой азарт и желание победить улетучились, оставив после себя лишь пустоту и безразличие. И так же стало все равно, узнает Рудинский правду или нет. Все близкие ей, любимые люди умерли, ушли, став воспоминаниями, дымкой лет, и от победы ее или поражения в игре ничего не изменится.

Когда в колоде не осталось больше карт, играть продолжили теми, что держали в руках. Обстановка накалилась до предела.

Андрей ломал пальцы, Гарик кусал губы, капельки пота выступили у Степика на лбу, клубы сигаретного дыма плавали в свете лампы, и только Мира оставалась равнодушной и спокойной. Она ходила, Рудинский отбивал. Она снова ходила, он опять отбивал. Он ходил, она забирала. Он ходил, она крыла…

— Есть! — облегченно выдохнул Юрьев, оказавшись у стола, и Мира с удивлением обнаружила, что у Степика карты закончились, в отличие от нее.

— Ты проиграла, Мира! — охрипшим голосом произнес Рудинский. Скользнув взглядом по своим рукам, он с удивлением увидел, как дрожат пальцы.

— Что ж… — выдавила из себя Мирослава, осторожно кладя карты на стол и поднимаясь.

Девушка подошла к окну. Обхватив себя руками за плечи, посмотрела в непроглядную ночь за окном.