Не люди

— Как зачем? Нет ничего лучше хорошей драки. Особенно, если сам в ней не участвуешь. — Могильщик-сказитель швырнул кровавый лоскут на стол и взялся за эль. — Низким людям нужны низкие удовольствия. Не будь меня, они бы весь день орали на близких, друзей или семью, а благодаря мне они выпустили из себя всю злобу на несколько дней вперёд. Спровоцировать таких людей тоже не составляет труда. Намекни на то, что какой-нибудь человек, например, каменщик, в стародавние времена сношал свинью, или кто-то сношал самого каменщика, его жену или мать, и каменщик обидится. Потому что у каменщика обычно отец тоже каменщик, и дед был каменщиком, и прадед, и его прадед, и даже прадед его прадеда. И сын станет каменщиком, а потом внук. Вот и считай — вроде как обидели всю семью. А если кто-то рядом ещё и посмеялся над этим, то обида выходит вообще смертельная. На болтуна-рассказчика обычно всем плевать, он, вроде как, и не виноват, он просто историю рассказывает, к тому же его рожа куда дальше, чем у соседа, и дотянуться до неё не так просто. Особенно, если рассказчик знает, когда нужно смываться, и хорошо бегает. Да и вообще, к бродячим сказителям отношение немного другое, более уважительное. Побей одного, и второй не захочет приходить. Но иногда, к сожалению, приходится страдать ради благого дела.

— С храмовниками всё сложнее, — усмехнулся Велион, забирая у подошедшей служанки свою тарелку.

— Да, на самом деле, с ними тоже всё просто. Я нападаю не на самих жрецов, а на то, во что они верят. Что за дело жрецу до другого жреца, жившего сто лет назад? Он ему ни отец, ни брат — никто. Потому что отцом жреца обычно был каменщик или рыбак, или сапожник, или вообще кто угодно. Кроме верховных жрецов, конечно, у них папы — графы и рыцари, те могут обидеться по поводу затронутой чести семейства, но такие на мои выступления попадают не часто. Обычным же жрецам на семью плевать — они вырваны из этого круга, когда сын рыбака и внук рыбака становится рыбаком. На старую семью им плевать, потому что они уже не являются её частью. На новую — тоже, это не семья в обычном понимании, наследников жрец с другим жрецом не оставит, хотя некоторые по слухам пытаются, хе-хе. А вот богу он молится тому же самому, что и его предшественник сто лет назад или даже двести, и делает это в том же храме, в той же келье перед тем же идолом. Вот туда и надо давить. Но тоньше. Простой человек тонкость не поймёт, ему нужны грубые действия. Для жреца же нужно что-то другое, он, в конце концов, образованный человек. Например, то, что идол его не такой уж и старый, а есть постарше и поглавнее.

— Культ Единого возник недавно, уже после войны, — заметил Краг. — Мне об этом один жрец рассказывал, когда я ещё в городской страже был.

— Потому-то его последователи самые злые и нетерпимые, — с деланой печалью проговорил Кронле. От этой гримасы у него даже как будто прибавилось шрамов.

— И Низвергнутого ты сам придумал?

— О, нет, это не я. Видишь ли, я и сам когда-то был жрецом, но большую часть времени я проводил за кружкой с вином, а не за изучением всех молитв, легенд и преданий, потому-то имена его братьев я и позабыл. Но погубило меня не это, а то, что меня прихватили с прихожанкой во время… молитвы. Замужней прихожанкой, а я ещё и обет безбрачия давал. Представь себе, за этот смертный грех меня… — сказитель сделал паузу, чтобы глотнуть эля, — выгнали из храма. А за то, что я рассказал в присутствии служителей Единого о том, что их бог — внебрачный сын Красного, получившийся от противоестественной связи, меня хотят сжечь. Где жизненная справедливость? Я же не давал Единому никаких клятв. И не дам.

— Не слишком-то тонкая работа, — заметил Велион, занятый до этого исключительно тарелкой с тушёной репой.

— Это были пьяные жрецы, сам я был пьян, и большая часть людей в той таверне — тоже. Я, если честно, очень удивлён, что про меня вообще вспомнили и до сих пор хотят сжечь.

— Это же богохульство, — добавил Шрам. Ему было неуютно от этого разговора, проходящего к тому же в таком людном месте. Но, кажется, до них никому не было дела.

— Для жрецов Единого — да. А вот их «братья» из культа Отца и Матери — святые люди! — очень громко смеялись и просили рассказать что-нибудь ещё и обязательно про Единого. — Кронле залпом допил кружку. — Ох, наконец-то эль смыл кровь. Теперь можно приложиться к бочонку как следует, чтобы притупить боль.

— И всё равно это неправильно.

Кружка замерла на полпути ко рту провокатора. Он сощурился и поинтересовался:

— Ты, случаем, не в Единого веришь?

— Молился ему какое-то время. — «То время, пока ждал своего конца в ловушке под названием Горлив». — И иногда продолжаю обращаться к нему за советом.

Кронле пожал плечами и отпил, наконец, эля.

— Если хочешь, могу принести тебе свои извинения. Я не со зла. Но не скажу, что никого не хотел обидеть.

— Да ничего, — отмахнулся Шрам, — я не фанатик. К тому же, я знаю — всё, что ты говорил, неправда.

— А твоего бога, друг Велион, я не обидел?