Не лучший день хирурга Панкратова

– Вы сделаете им предложение, от которого они не смогут отказаться! – захохотал американец. – Именно так вы сегодня действовали с русскими?

– Мы поняли друг друга, – коротко ответил принц. – Президент подписал составленный нами договор о сотрудничестве.

– Договор с вами, мистер Фарид? – осторожно начал американец. – Но все люди смертны, короли не исключение. А ваш брат, как я понял, давно мечтает о престоле и не разделяет ваши гуманные взгляды на всемирную благотворительность.

– Господин Фарид учился в Европе, его брат по отцу – Муха-мет Шах – полностью дитя своей родины с ее тысячелетними традициями, покоящимися на шариате – своде незыблемых законов существования арабского государства. Шариат не поддерживает коммунистические идеи передела собственности. Ведь перераспределение национального дохода от добычи нефти – грабеж своего народа, – вступил в разговор третий мужчина.

Подняв брови, Фарид посмотрел в сумрачные глаза говорившего и отвернулся.

– Я рад, что пригласил на переговоры вас, представителя моего брата. Брата и противника, к сожалению. Надеюсь, Аллах в своей щедрости пошлет нам примирение. Когда будет готов мой самолет?

– Вас давно ждут, Ваше Величество, – поклонился седобородый.

– Тогда прошу простить мою торопливость, господа, я вынужден незамедлительно вернуться на родину. Ужин и угощения будут поданы в столовую. Благодарю всех за содействие моим начинаниям. Сегодня был отличный день – 14 ноября! По вашему календарю.

Через пять минут, перед тем как шагнуть к ожидавшему его автомобилю, он стоял на крыльце особняка, с наслаждением вдыхая влажный ноябрьский воздух. Он не надел пальто, а пиджак расстегнул и потянулся всем гибким тонким юношеским телом, подняв ладони к низкому московскому небу, словно состоящему из бисерной мороси.

– Инш Алла! – сказал он по-арабски, завершив этим неизбежным обращением к высшему покровителю мысленный свод своих надежд и чаяний. – Аллах поможет, он мудр и велик.

В ту же минуту человек, скрывавшийся под окном, явился в свете фонаря, качающегося над подъездом особняка, присел к ногам юноши и резко поднялся, ощущая, как глубоко вспарывает тело идеально отточенный нож.

– Инш Алла! – успел произнести незнакомец, прежде чем умер от пули охранника.

Часть первая Невидимые миру слезы: жизнь отверженных и медиков

К утру приморозило,

и он решил перебраться к теплу. Собрал и положил в пластиковый мешок обрывки грязного картона и целлофана, сунул в почти новую сумку с эмблемой «Олимпиада-80» куски хлеба, несколько капустных листов, баночку просроченного недоеденного йогурта, кусок колбасы, заплесневелый с конца, и мятую алюминиевую кружку. За действиями старика, свесив голову набок, наблюдал пес – среднеформатная дворняга, скроенная то ли под лайку, то ли под волка, с проплешиной на левом боку. Потомок незабвенного Шарикова, так же как и он ошпаренный злодеем-дворником, но не прошедший стадию преображения в человека, мечтал о колбасе, исчезнувшей в сумке хозяина. Этот грузный, пропитанный спиртным человек был центром его собачьего мироздания – кормильцем, защитником, да и просто – предметом горячей и преданной собачьей любви.

Старик понял молящий взгляд, достал колбасу и бросил псу.

– Кормись, Кузя, когда еще харч перепадет. А меня что-то... Прихватило меня...

Сдерживая рвотный спазм, старик повалился на бок, прямо в грязное месиво, не выпуская из рук сумку. Помираешь или нет, а добро свое сохрани – это первое. Второе – ищи укрытия. Старику повезло – вышибала корейского ресторанчика, преуспевающего в арбатском переулке, оказался знакомым еще по прежней, в небытие ушедшей жизни. Вопреки всем законам этих благочинных мест, не желающих ведать о чужой боли, он тайно подкармливал старика и в последнюю зиму даже пустил ночевать за ящиками в подсобке.

Туда б теперь и добраться, если встать... Старик попытался подняться, шаря руками в холодной жиже, но проклятая нога выстрелила такой болью прямо в сердце, что оно перестало стучать, и он грузно осел, думая о том, что умирать не страшно, но больно. Судорожно задышал открытым ртом, ловя последние крохи воздуха. Выходит, конец? Нет, завелось, затикало... Старик развернул лицо к небу, к моросящему с высот крошеву и с облегчением почувствовал, как снежок тает на пылающих щеках, струйками стекая на шею. Жар. Ногу тронуть нельзя. Что там? Лучше не смотреть. Лучше вообще ничего не знать, не помнить, не думать. Но дешевое самопальное винцо кончилось еще вчера, а без этого горючего больше не вытянуть. Стоп машина. Теперь уж точно.

– Вот и все наши дела, Кузя... – прошептал он растрескавшимися губами благодарно прильнувшей к нему собаке и запустил корявую руку в жесткую шерсть. – Прости, старик, бросаю тебя.

Мимо с воем пронеслись машины «Скорой помощи», и снова пришла тишина. В этой безразличной к нему тишине старик медленно погружался в огненную адскую печь боли и жара.