Петр Павлович Сергун тоже хотел поучаствовать в дележке пирога. Правда, интерес у него был не такой грубошкурный, как у Прибылова, но все-таки был. Петр Павлович хотел возглавить собственное научное направление и встать во главе группы специалистов, которые будут заниматься только проблемами в рамках этого направления. Никакие другие проблемы не были ему интересны и заниматься ими он не хотел ни за деньги, ни за должности. Он жаждал славы ученого, и слава эта виделась ему только как результат создания и утверждения самостоятельного научного направления, разрабатывающего проблемы социальных конфликтов в полиэтнических социумах. Разумеется, ему тоже очень хотелось, чтобы в сопроводительном письме было написано, что документ подготовлен рабочей группой под руководством кандидата наук Сергуна. Потому что потом, когда он начнет пробивать создание собственной лаборатории или даже института, все будут говорить: это тот самый Сергун, который подготовил документ для Президента; это тот Сергун, который давал консультации по вопросам прекращения войны в Чечне; это те ребята, которые с Сергуном работали, это его школа. Тогда и институт будет свой собственный, и финансирование, и кадры.
Но как сделать, чтобы имя Сергуна попало в сопроводительное письмо, он не знал. И придумать ничего не мог.
В тот день он возвращался домой на метро, на дорогах была гололедица, и он не рискнул утром брать машину. Было уже довольно поздно, четверть одиннадцатого, но, отойдя от здания института несколько метров, он обернулся и поднял глаза на окна пятого этажа – они светились, значит, сотрудники еще работают. Конечно, это было не в диковинку, примерно раз в месяц на них сваливалось из министерства что-нибудь «пожарное», и все работали, не считаясь со временем, потому что у всех на плечах были погоны и всем им можно было сказать: пока работа не будет сделана, домой не уйдете. Они и не уходили, старались, пахали.
Институт находился в центре Москвы, в гуще кривых, плохо замощенных переулков, где то и дело не горели фонари и перспектива попасть в яму и сломать ногу была более чем реальной. От института можно было попасть к трем разным станциям метро, но путь до них был одинаково длинен и неудобен.
Петр Павлович полностью сосредоточился на том, что было у него под ногами, внимательно вглядываясь в тротуар и стараясь не поскользнуться и не споткнуться, поэтому не заметил, откуда взялся этот мужчина. Не то навстречу шел, не то обогнал, не то сбоку появился.
– Петр Павлович? – спросил мужчина густым, хорошо поставленным голосом.
– Да, – машинально ответил Сергун, недоуменно поднимая глаза на незнакомца.
Перед ним стоял высокий хорошо одетый мужчина одного с ним возраста, без головного убора, с густыми седыми волосами и темными яркими глазами.
– Уделите мне, пожалуйста, несколько минут. Я не задержу вас надолго, если вы, конечно, сами этого не захотите.
– Простите, – решительно сказал Сергун, который в служебной обстановке носил форму с погонами полковника. – Сейчас уже поздно, и я спешу. Кроме того, мы незнакомы. Если у вас ко мне дело – разыщите меня на службе.
– Но как же я разыщу вас на службе, – миролюбиво возразил седовласый незнакомец, – если в ваше учреждение меня не пускают без специальных документов. У меня есть только паспорт, а его совершенно недостаточно для того, чтобы проникнуть в вашу обитель. И позвонить вам я не могу, у меня нет вашего телефона.
«Лучше уж его выслушать здесь и уйти, чем оставлять свой телефон и потом не знать, как от него отделаться», – подумал Сергун.
– Хорошо, излагайте ваше дело по дороге к метро, – разрешил он.
– Я прошу прощения, но меня, вероятно, неправильно воспитали, – сухо заметил седовласый. – Я могу разговаривать с человеком только глядя ему в лицо, как и подобает мужчине. А разговаривать с человеком, который смотрит себе под ноги и думает только о том, как бы не поскользнуться и не упасть, я не умею.
Сергун почувствовал неожиданную симпатию к этому человеку, так не похожему на торопливых суетливых просителей, норовящих подсунуть бумажку на подпись на бегу, когда ты спешишь и заведомо не станешь читать то, что подписываешь. Он огляделся и увидел неподалеку детскую площадку со скамеечками. Сегодня фонари горели исправно, на улице было достаточно светло, вовсю ездили машины, и Сергун не усмотрел ничего опасного и предосудительного в том, чтобы посидеть на скамейке несколько минут и выслушать этого человека, прямо-таки излучающего достоинство.
– Давайте присядем, – предложил он, делая жест в сторону детской площадки.
Они подошли к скамейке и сели, Петр Павлович уместил на коленях свой «дипломат» и повернулся к незнакомцу, который с каждой секундой делался ему все более симпатичен, хотя ничего такого особенного не делал и не говорил.
– Я слушаю вас, – сказал Сергун, вернее, хотел сказать, потому что язык вдруг отчего-то стал плохо слушаться его.