Не мешайте палачу

И вдруг появился человек, который сказал, что при определенных условиях Рифиниус может остаться в Москве. Условий было три: прекратить врачебную практику окончательно в любом ее виде, сменить имя и место жительства, оказывать услуги этому человеку и выполнять его задания. Карл не был наивным и глупым, по одному только стилю решения проблемы он сообразил, что имеет дело с могущественной организацией, и быстро догадался, какого рода могут быть эти услуги и задания. Деньги ему не были нужны, он уже заработал достаточно, чтобы жить так, как ему нравится. Поскольку в пациентах у него ходили самые избранные, то в виде благодарности за лечение он за время работы врачом получил все, о чем мечтал, по мизерным ценам, доступным даже обыкновенному инженеру. Бояться ему было нечего, криминала за ним никакого не числилось, а то, чего он не совершал, ему уже и без того навесили. Но его жгла ненависть. Ненависть к этой раскормленной обожравшейся дуре, которая посмела отомстить ему за то, что ее не трахнул. Ненависть к ее высокомерному импотенту-мужу, которого он, кстати, тоже лечил пару лет назад. Ненависть ко всему, что олицетворялось умом, честью и совестью, в одном городе с которыми ему было заказано жить.

Павел дал ему новые документы, в которых была вклеена его фотография, но стояло совершенно другое имя. Теперь он был Константином Федоровичем Ревенко. Сауляк пояснил ему, что имя выбирал, стараясь сохранить инициалы, в противном случае Рифиниусу пришлось бы вырабатывать совсем другую подпись, а так можно только чуть-чуть изменить старую, привычную. Да и носовые платки, на которых влюбленные дамы старательно вышивали его инициалы, пришлось бы выбрасывать, а жаль, все-таки натуральный батист, не какая-нибудь там китайская синтетика. Новоявленный Ревенко поменял место жительства и растворился в многомиллионной Москве.

Работал он не из любви и благодарности, как Рита, не из жадности, как Миша Ларкин, и не из страха перед тюрьмой, как Асатурян. Он сотрудничал с Павлом из идейных соображений, ибо ненавидел весь свет, а особенно – тех, против кого, собственно, и работал чаще всего. Павел не обольщался насчет мотивов, которыми руководствовался бывший доктор, поэтому и задания давал ему соответствующие. Партийные деятели, работники правоохранительных органов, крупные руководители. Сауляк старался, чтобы каждый раз, выполняя задание, Карл чувствовал жгучую сладость мести.

Крючок, на котором сидел Рифиниус, был эмоциональным, а не материальным. Рита боялась психушки, Ларкин – нищеты, Гарик – тюрьмы, а Карл не боялся ничего, и эту неувязочку нужно было быстренько исправить. Одно из первых заданий, которое выполнял Рифиниус-Ревенко, состояло в доведении до самоубийства молодой девушки, студентки-первокурсницы. Некие очень богатые, но не очень законопослушные люди были заинтересованы в ее отце, но тот, за год до этого потеряв жену, упорно отказывался от выгодных предложений и твердил: «Я готов рискнуть, но, если что-то не получится и меня посадят, что будет с моей девочкой? Как она будет жить, зная, что ее отец – вор?» Одним словом, девочка мешала, а папеньку очень нужно было прибрать к рукам, потому что никто, кроме него, не имел права подписывать необходимые этим людям документы. Поэтому после того, как дочь ни с того ни с сего прыгнула с балкона двенадцатого этажа, отца смогли уломать, взяли его в долю и сделали на этом колоссальные деньги. А в руках у Павла оказались веские доказательства причастности Карла к смерти девушки. Вот этими доказательствами он его и держал.

Два года, которые Сауляк провел за решеткой, Карл-Константин вел жизнь тихую и спокойную. Пенсионного возраста он еще не достиг, но денег за время работы на Павла заработал столько, что мог о доходах не беспокоиться. Жил в своей просторной квартире, холил двух собак – ирландских сеттеров, ездил на охоту. Иногда приводил женщин, но никогда не допускал, чтобы они оставались у него жить. Через полчаса беседы с ним Павел с огорчением убедился, что ненависть Рифиниуса насытилась и угасла и единственным стимулом остался страх перед имеющимися у Павла доказательствами причастности к смерти той несчастной девочки. Стимул был, конечно, сильный, никто не спорит. Под воздействием такого стимула Гарик прекрасно работает и будет работать еще много лет, пока срок давности не истечет. Но Гарик – молодой, ему еще и сорока нет, а стало быть, спокойствия и мудрости тоже пока маловато. Рифиниус много старше, и как знать, не махнул ли он рукой на печальную перспективу попасть под суд. Тем паче материалы на Гарика были куда как весомее достаточно спорных улик, которые имелись на Карла.

– Я рад нашей встрече, – говорил Карл Фридрихович, попыхивая сигаретой, но Сауляк видел, что это неправда. Не рад он. Жил себе спокойно целых два года и хотел бы, наверное, жить так и дальше. Незачем ему искать на свою голову приключений.