Не мешки

Чувство вины – дрянь не только потому, что вредное и энергоёмкое, оно ещё и совершенно бессмысленное. Потому что неважно, как мы ведём себя, находясь в одной из своих низких октав. В низких октавах все примерно одинаковые, в диапазоне бояться-мучиться (и по дороге грести под себя чего пожрать). Всё это неинтересно и совершенно неважно. Важно – не находиться в состоянии сознания, соответствующем низшим октавам. Выкарабкиваться из него. Насколько далеко получится выкарабкаться, тоже, будете смеяться, не особенно важно, это не спорт. Важно само движение от своих низких состояний к своим (ситуативно, сиюминутно) высоким. Оно реально идёт в зачёт.

Всё, что говорят о пользе чувства вины для так называемой «души», или что там у кого на её месте привинчено – адова ложь. На самом деле за этим стоит желание наказать себя прежде, чем это сделают другие, и таким образом выгадать – если помучаюсь, не убьют. И желание держать в узде других, чтобы не были такими опасными. Пусть чувствуют себя виноватыми, тратят на это энергию и внимание, ходят наказанные, тогда может на меня не нападут. Всё остальное, все эти интеллигентские рассуждения, красивые аллюзии и цитаты – просто декоративная присыпка для (отравленных) тортов.

Ш

Шут

Лучший в мире, идеальный аркан Шут был явлен сегодня мне на улице Руднинку. Молодой отец и (примерно) пятилетний сын выгуливали небольшую собаку. Сын отцепил поводок от ошейника собаки, прицепил к своей майке и весело бежал на поводке; отец веселился чуть ли не больше сына, но одновременно эффективно контролировал его передвижения при помощи поводка: не давал убегать слишком далеко вперёд и выскакивать на проезжую часть. Собака всё это время чинно шла рядом с хозяином. Ей было не до баловства, в зубах она несла мяч.

Ну то есть. Внутренний хаос на поводке у внутреннего космоса, причём добровольно этот поводок на себя нацепил. Оба договорились, что это игра, но управление передано и работает; оба счастливы, всем хорошо. Внешние обстоятельства в виде собаки подчинены их воле настолько, что дисциплинированно держатся рядом и заняты делом – своим (на самом деле, хозяйским; ладно, общим) мячом.

Вот это, я понимаю, игра.

Я

Я из Одессы, здрасьте

Чудесная женщина, торгующая божественными пирогами на нашем оупенкитчене, которая почему-то очень меня любит и всякий раз так радуется, увидев, что я даже теряюсь – за что, почему? – наконец решилась спросить, откуда я родом. Из Одессы, – говорю.

Женщина просияла. Точно, как же я сама не догадалась! Так вот откуда у вас этот дух радости и свободы, вы же, одесситы, такие все!

Мне хватило выдержки не разразиться сардоническим хохотом ей в лицо: чудесная женщина не виновата, что про нас, одесситов, бытуют такие стереотипы. Ну и потом, мне ещё у неё пироги покупать. Поэтому мой сардонический хохот так и не был явлен миру. Но до сих пор звучит в моём злорадном нутре.

Ну одесситы, ну вы попали! Чоткие пацанчики, сладкие фертильные тёлочки, брутальные отцы семейств, внушающие потомству: «Хочешь жить, умей вертеться», – матери, грузные и тревожные, даже во сне бормочущие: «кушать-покушать», – лоснящиеся, ухоженные, одетые во всё «фирменное» (современный синоним, наверное, «лакшери»?) владыки материального мира, витальные, прагматичные, плутоватые, хозяйственные – вот вы живёте, стараясь подобающим образом побольше подгрести под себя, чтоб соседи завидовали и ангелы ликовали на специально оборудованных для такой разновидности ликования небесах, и всё тщетно! Потому что приличные люди во всём остальном мире (ладно, в той небольшой части мира, где вообще знают о существовании какой-то Одессы) думают, будто вы – такая же несолидная босота, как я.

Я так хочу

Сделать нечто невозможное, разорвать ткань реальности в произвольном месте и поглядеть, что будет; короче, не обязательно именно это, может другое какое-нибудь невозможное, но воля к невозможному – необходимый минимум для художника и одновременно величайшая драгоценность. Всякий раз замираю от восхищения, обнаружив тех, в ком она есть, чьи глаза сияют холодным небесным огнём, я этот огонь хорошо знаю, так пылает в человеке воля к невозможному, без которой жизнь – деньги на ветер. Не только жизнь художника, любая жизнь.

Сколько же нас вот таких сейчас на разных концах мира с непреклонным намерением совершить хоть что-нибудь невозможное – не по нужде, от избытка (созидательной воли), просто потому что Я ТАК ХОЧУ. Мы редко знаем друг о друге, ещё реже встречаемся за чашкой кофе, но в какой-нибудь специальной Вальхалле для настоящих художников, погибших с какими надо мечами (кистями, компьютерами, камерами, барабанами) в каких надо руках, будем хлебать этот кофе (надеюсь, лёгкой обжарки) из одного котла.