Не много ли для одной?

Назавтра действительно ребята пришли, крышу закончили, я с ними рассчиталась. Наготовила закуски, купила водки. Поблагодарила ребят за их труд. Выпили, закусили. Степан еще налил, я не запрещала, но когда он стал хвалиться, что мы живем хорошо, я не смолчала, сказала: «Мы-то живем, а мама в земле». Степан схватил бутылку и ударил меня по голове. Ребята напугались, а он стал делать мне искусственное дыхание, потом облил водой; это все ребята рассказали после: «Когда вы стали дышать, он положил вас на койку, а мы ушли».

Я проснулась, головушка болит, особенно левая сторона. Я ничего не помню, жалуюсь ему, а он послал меня матерком: «Почем я знаю, почему у тебя голова болит». Потом я все вспомнила и увидела бутылку разбитую. Видно, ударил, где гребенка была, а так бы пробил. Стала ему говорить: «Если ты доброту человека не понимаешь, и правду не любишь, нам с тобой не жить. Ты смел поднять руку на того, кто тебе жизнь спас».

Меня вызвали на работу, а он думал, что я ушла в милицию. Пил со всеми, кто просил стакан. Он выпрашивал сто грамм уже без всякой совести. Чтоб мне успокоиться, я села писать:

«Бегу домой, а сердце бьется,
Смотрю, горит в веранде свет
И двери в хату не закрыты,
возможно, его дома нет.

Я в кухню, в зал вхожу и в спальню.

Он пьяный спит спокойным сном.
Напился, видно, до отвала,
Ему ничто уж не почем.

Я знаю, я ему противна,

И избегает он меня.
Уж это, Степа, вовсе лишне,
Зачем насиловать себя?

Я не нуждаюсь абсолютно,

Иди ищи свой вещмешок.
Возможно будешь ты доволен
И слава Богу, позабыт дружок.

Не думай, что пойду я следом

Нет, даже шага не шагну.
Но если ты решишь вернуться,
Тебя я больше не приму.

Тебе я отдала здоровье

И отвернула твой расстрел.
А ты как вышел на свободу,
Про все забыл и обнаглел».

На утро сказала ему: иди устраивайся на работу, сама опять ушла дежурить, т. к. заболела Надвигина. Он же, видно, подумал, что дело плохо. Целый день пилил дрова. Потом, когда я пришла, он сел со мной есть. Говорит: «Пойду в совхоз молотобойцем». Я ответила: «Дело твое».

Первое время не пил, боялся за свою вину передо мной, когда стал получать деньги, стал требовать к каждому столу. Я согласилась, но с уговором, что пить будет только дома. А он успевал везде.

Мне дали путевку в Пятигорск. Я оставила ему продукты, чтобы мог жить и работать нормально, но он запил. Подруги на дом ходили. Директор совхоза вызывал его, пожурил. Он дал слово: буду работать без прогулов. Он знал, что скоро появится его королева (он так меня называл в добром настроении).

В Пятигорске была весна, лечение очень хорошее. Ездили мы с экскурсоводом в Кисловодск, в Ессентуки, и питание было замечательное. Набирала сил на всю оставшуюся жизнь. Я знала, что мне скоро на пенсию и лезть на глаза начальству я не посмею, хотя профсоюзные я буду платить. Я часто задумывалась о своей пенсии. Стрелочницу учила, как могла.

В ночную смену я заскучала и снова пишу:

«Последний разменяла год,
и пенсия близка.
Но лучше б сбросить десять лет,
Мне старость бьет в виски.

А дни бегут, то речка Томь

И даже поскорей.
Ты дожила лет до своих
Иди и спину грей.

Но мне не хочется, друзья,

И сердце мое жмет.
Уйдешь на пенсию — конец.
Никто уж не придет,

Забудут, что в строю была,

Оставят за бортом.
Все это скоро сбудется,
Опишешь все потом».

Ночь пролетела быстро. Бригада моя вернулась на смену. Я им прочла свои стихи, составитель Воротилкин сказал: этого не может быть, что меня оставят за бортом. Наша станция особая.

Пробежали месяцы один за одним. Отдел кадров попросил мой паспорт. И вот пришла тридцатого мая тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, меня сменила Танечка Недвигина, вот, она и говорит: «Может, еще поработаешь?» Но я покачала головой, ничего сказать я не могла, ком застрял в горле и, чтоб не расплакаться, я ушла.