Не могу без тебя

Она не знает сегодняшнего отца. Лишь кое-что знает о нём — из рассказов Ивана. У него — «лебединая песня». Ей, в начале её жизни, трудно понять, что это такое. Наверное, отец вдруг ощутил, что и он, со своей красотой, со своей славой, скоро подойдёт к концу, и от страха перед концом спасается чужой бездумной молодостью. Нельзя судить отца, понимает Марья.

Сильнее обиды на отца, сильнее Галины — хрупкость человеческой жизни: сегодня одна гаснет, завтра другая. И не важно, актёр ли ты, министр ли, прежде всего просто человек. Вот с чего начинать надо: вглядеться в каждого, к каждому отнестись как к своему больному: чем живёт, что болит, особенности какие? Сейчас она поймёт, наконец, как же в единое целое организовать разные явления, разных людей. В Иване разобраться, увязать его со временем.

— Здравствуй! — Она вздрогнула. — Извини, заставил тебя ждать целый час. У меня было совещание.

Глава вторая

1

Марья комкает ещё один исписанный лист.

— У меня сегодня довольно трудный день, хочу предупредить тебя сразу, — бодро говорит Иван, стоя в проёме ограды, точно сразу побежит дальше. — В четырнадцать — очень нужная мне встреча, на высоком уровне. Необходимо обезопасить моё новое детище! В пятнадцать тридцать — совещание у директора издательства, я тебе уже говорил, после университета меня распределяют туда, а пока там — практика! В восемнадцать — приём в спортивном комитете. Никак не могу не быть, предстоит познакомиться с важными людьми и обсудить будущий роман.

Потянуть Ивана за руку, усадить на скамью, рассказать, что поняла сейчас, попросить: «Остановись на мгновение, оглянись, ты на кладбище пришёл. Наша мама теперь — вечная, слышит нас, видит. Оглянись, весна ведь! Чувствуешь, как пахнет земля? Слышишь, как кричат птицы? О чем кричат? Мы не понимаем. Мы так чванливы и невежественны — не хотим, не умеем никого, кроме себя, понимать, Алёнка права». Но Марья молчит. Что она вздумала его учить! Это же Ваня! Не мог он так далеко уйти от них — от неё, от мамы, от Алёнки, от их общей жизни.

— Ты так понравилась моей Веронике! — громко, улыбаясь, говорит Иван. — Знаешь, что она сказала про тебя? Что сейчас ты похожа на Золушку, но миг всё изменит, и ты превратишься в принцессу — законодательницу и повелительницу жизни!

Очень точное замечание. Какая умница эта Вероника! В самую суть глядит. Именно — в законодательницу и повелительницу.

Нет, Марья не выдала своего ехидства. И не стала объяснять Ивану, что из разных горшков растут они с его Вероникой, что не нужна Марье никакая власть.

Снова Иван незнаком ей.

Сильно изменился он за эти годы! Стал более представительным. Щёки — упруги. И — брюшко. Да, у её брата, всегда тощего и подвижного, появилось брюшко. Чужой человек не заметит, а она сразу увидела, потому что хорошо знает каждую клетку его тела. Одет с иголочки. Необыкновенная шляпа, блестят, как зеркала, ботинки. Оттёрт Иван особыми мочалками, полит особыми благовониями. Супермен. Но что-то в нём потускнело. Цвет глаз стал жиже, чем при Алёнке, глаза больше не похожи на мамины.

Она не видела брата с обеда, на который чёрт дёрнул её поехать. Не чёрт, конечно, — Алёнкин инсульт.

Поехала она, конечно, не столько на обед, сколько познакомиться с женой Ивана: а вдруг есть брешь в воздвигнутой цитадели, через которую можно утянуть его обратно к Алёнке?! Везла она тогда к брату Алёнку, чтобы «выпустить её» у Ивана дома, чтобы Иван увидел: у Алёнки глаза чуть косят от одиночества, пустынями стали её ночи — бредёт по ним, а до живой воды никак не доберётся. Деду врёт Алёнка — мол, Иван в дальней командировке, а Борису Глебычу врать — всё равно что ребёнка бить. Но что делать остаётся, если Борис Глебыч правнука ждёт — успеть понянчить и не знает, что никогда, будет рядом с ней Иван или не будет, не родит ему Алёнка правнука. Везёт Марья Алёнку к брату. Вот тебе, Ваня, Алёнка — в моих глазах, твоя настоящая жена.

Иван, как по футбольному полю, бегал по просторной квартире: в тот угол стола один салат, в этот — другой, а сюда — рыбу.

— Не туда ставишь икру, Ванно. — Судейский голос Вероники над неточным ударом футболиста. — Маслины к той стороне. Погляди повнимательнее: совсем не подходит цвет. Помидоры, пожалуйста, Вано, посередине! Они создадут тон!

Сразу, наглухо, замуровало выдуманную брешь, ошпарило чужое, непонятное — «Вано». Хрусталь, сверкающий под ярким светом, своими клиньями вбил Ивана в семейную жизнь. Ковры, в которых утопают ноги, опутали теплом Ивана. Вызывающе торчащий живот Вероники новым нарождающимся существом утверждает полную победу Вероники над Алёнкой. Глупо лоснящаяся физиономия Ивана указывает Алёнке на дверь: нельзя сюда, Алёнка, прочь из моего хрустально-коврового царства, никакая Герда меня, как Кая, не разбудит, не растопит моего сердца, торчащий живот — мой будущий сын, мой наследник, моё бессмертие.