Не моя война

Не сговариваясь, мы с Виктором плюнули на землю от злости. Не дурак Гусейнов, далеко не дурак!

К нам подошёл Модаев и два вооружённых ополченца. Не из первой роты. Это было видно сразу. Лет по восемнадцать-двадцать, лица настороженные. Готовы в нас стрелять по поводу и без повода.

У Модаева на лице боролись различные чувства. С одной стороны он переполнен важности от занимаемой должности. А с другой стороны — мы же знаем, что он чмо и предатель.

Мы тоже не ангелы, но когда стреляют чуть выше головы, "сажают на измену", то как-то не очень уютно себя чувствуешь.

Надо с самого начала показать чмырю его место.

— Что, Серёжа, погоны не давят? — говорить тяжело, но надо.

— Встать!

— Сил нет. Помоги, Серый.

— Поднимите их! — гонор из него так и прёт.

— Чмо долбанное! — Витя не удержался.

— Вы слышали, что сказал командующий армией? Отныне я решаю вашу жизнь и судьбу. Вы обязаны мне подчиняться!

— Тебе подчинённые нужны или инструктора? Сам что ли будешь учить бойцов?

— Я буду осуществлять общее руководство! — он растерян, ожидал, что мы будем раздавлены.

Не на тех нарвался!

— Правильно, потому что не можешь ты проводить занятия. Ничего ты не можешь. Ты ноль без палочки! — сказал я тихо, каждое слово причиняло нестерпимую боль в голове.

Но Серёжа слушал, наливаясь краской. От гнева или от стыда, не знаю.

— Тебя использовали, как одноразовый презерватив. Ты предал. Тебе кинули кусок мяса — подполковника, и на фронт. Не сделали замом, не дали тёплого места, не дали жирного куска.

— А сами-то хороши! — Серёга перешёл в атаку. — Что же вы пошли служить? Где ваше геройство? Надо было пять минут назад сказать, что не будете служить, так команда бы вас и кончила. И всё, привет родителям! — Чмо торжествовало.

— Разница между нами в том, гнида, что ты предал своих товарищей, как Иуда, и не для того чтобы выжить, а из-за жирного куска, или сломали тебя на бабе! Тьфу! — Витя начинал кипятиться.

— Был чмырем и сдохнешь чмырем! Говно ты, старлей! — я говорил спокойно. Устал я, очень устал.

Серёгу подбрасывало от наших слов. У ополченцев вылезли глаза от удивления. Два смертника спокойно обливают помоями их командира. Было видно — дай им волю, они нас расстреляют на месте без суда и следствия. Кишка тонка, ребятишки! Гусейнов сказал, что о нас должны заботиться.

— Делай, что твой командир сказал. В больницу нас!

— В машину их! — Серёга резко развернулся и пошёл со двора.

Нас подняли, сняли наручники, поддерживая под руки повели к машине. Возле ворот стоял обычный УАЗик без тента. На месте старшего сидел Серёга. Нас посадили сзади на пассажирские сиденья, села охрана. Поехали.

Минут через десять приехали к районной больнице. Выгрузили нас. Серёга и один телохранитель пошли внутрь здания. Симпатичная больница, двухэтажная, белая, — двор, огороженный каменным заборчиком, утопает в зелени. Красиво, очень красиво. Мы достали сигареты и закурили, присев на бампер машины. Стоять было больно.

Вышел охранник, он же — по совместительству — телохранитель, позвал нас. Поплелись.

Встретила дежурный врач. Женщина лет двадцати трёх, симпатичная. Белый халатик ей явно был к лицу и подчёркивал её хорошую фигуру. Ей, видимо уже объяснили кто мы и что надо. Она смотрела на нас с чувством нескрываемой жалости. От врачей нечасто этого дождёшься!

Она объяснила, что уже никого нет, поэтому она сможет только сделать предварительное обследование, оказать первую медицинскую помощь по мере необходимости и накормить нас.

— Помыться, побриться можно? — спросил я.

При этом я старался держаться как можно бодрее, может, удастся и позаигрывать с ней. Хотя с нашими разбитыми мордами, да при таком эскорте явно ничего не получится. Можем лишь вызывать жалость. "Подайте на пропитание убогому!"

Нас сразу провели в душевую. Одежду мы свою бросили на входе. Не одежда, а лохмотья, пропитанные кровью, потом, страхом и болью.

Душ, мыло, мочалки! Господи! Как хорошо! Тела болят, ноют, но радуются вместе с нами чистой воде. Мы трём себя отчаянно, трём друг другу спины, моемся долго, растягиваем удовольствие. Господи, как хорошо! Ссадины чешутся и при каждом движении отдают болью, но всё равно — блаженство.

Один телохранитель постоянно находится при нас. Второй принёс бритвенный станок с безопасным лезвием, и что-то сказал своему приятелю, показывая на нас и станок.

— Как думаешь, что он ржёт? — спросил Витя, намыливая лицо мылом.

— Судя по его тупой морде, скорее всего этим станком бреют перед операцией всякие интимные места. Или покойников.

— Фу, какая гадость! — Витя брезгливо посмотрел на станок, который держал в руках.

— Тебе не всё равно? Если нас не расстреляли, то неужели ты будешь какой-то заразы бояться? — спросил я, осторожно потирая бок, который сильно болел.

— Плевать! В училище и не такое было! — Витя начал бриться.

Зеркала не было, поэтому приходилось делать это на ощупь.

— Вот видишь! А ты боялась! Даже юбка не помялась и мамка ничего не узнает!