Не моя

– Ты в порядке? – глаза парня лихорадочно скользили по ее лицу, выискивая признаки того, что этот придурок Жора ее обидел. Стас видел из окна, что Настя уходить собралась. Хотел сначала отпустить. Пусть бы шла. К Свиридову своему любимому. Катя вроде как раз раздевалась в этот момент, только ему не до нее было весь вечер. Его раздражали такие девушки, которых даже пальцем манить не надо. Глупые, поверхностные. Ни гордости, ни самоуважения. Ноль без палочки. Тискал ее только, чтобы Настю разозлить. Хоть и обещал себе больше не лезть к ней, но он ведь и не лез, правда? А вот выбесить ее аж руки чесались. Доказать, что ни хрена ей не по барабану на него. Хотел целый спектакль устроить, а эта харáктерная взяла, во двор ушла и на качелях сидела все время. Он ее как только сегодня увидел, внутри все сжалось камнем. Она его даже не заметила. Разговор с Машей услышал и усмехнулся. Насколько они разные. Казалось бы две подруги, а общего ничего. Если у Маши главное на уме – затусить, то Настя чувствовала себя не в своей тарелке все тридцать четыре минуты, что находилась там. Он считал каждую. Взгляда с нее не сводил и считал. Сколько она продержится? Оказалось еще прилично, думал и на пятнадцать минут ее не хватит. Не общалась ни с кем, кофе пила и тоже на него взгляды бросала, уверенная, что он не видит. Стас злился, как черт. Еще с последнего их разговора на красной дорожке. Чего ему тогда стоили эти несколько минут? Он думал, поджарится от болезненного желания. Настя выглядела как Богиня. Афродита, мать ее. Только лучше в миллион раз. В том платье алом длинном, которое ноги ее стройные скрывало, но этим только добавляло желания залезть под него и исследовать все до мелочей. С глазищами ярко накрашенными и губами своими пухлыми. Током шибануло, когда ее обнял, и почувствовал, как и Настя дернулась в этот момент. Тоже ощутила разряд. Напряжение тогда между ними можно было электропилой пилить, но нет, единственное, что ее выдало, так это то, как она на губы его посмотрела, когда разъяренная обернулась. Стас чуть не поддался соблазну и не поцеловал ее. Идиот. Вовремя опомнился, а то бы вся страна в прямом эфире наблюдала. Рейтинги бы точно побили все рекорды. Но сегодня отпустил бы. Хотела валить, пусть бы валила на все четыре стороны. А потом этот Жора. Стас как увидел, что тот руку свою к ней протянул, так у него глаза пеленой черной заволокло. Сам не понял, как выскочил из комнаты и к воротам бросился. Вовремя успел. Не сдержался и по роже ему врезал. Ничего, ему полезно.

Мудак способен на многое. Вес и рост позволяют вести себя с девушками как хочет, да и имеющиеся деньги в семье внушают уверенность в своих способностях.

Но Настя выглядела нормально. Глаза, правда, немного расширены, но больше от злости, чем от страха. Челюсть сжата. Злится.

– Ничего не случилось! Дай мне уехать, я устала, – дернула дверную ручку, но тщетно. Ладонь парня лежала на двери, которую тот тут же закрыл, толкнув обратно.

– Он сделал тебе больно? – руки накрыли ее лицо, всматриваясь в зеленые глаза, в которых полный месяц отражался.

– Нет. Пусти меня, – повела головой в попытке вырваться, но вырваться, но не вышло. Не пустил. Не мог. Смотрел на нее и понимал, что сил больше нет отпускать. Еще десять минут назад сделал бы это, не задумываясь, но не сейчас. Не когда понял, что любому руки оторвет, кто посмеет тронуть. Что сам себя обманывал в попытке излечиться от своей же болезни. Разве можно вылечиться, если в глубине души и сам не жаждешь выздоровления? Настя взглядом пронизывающим до костей сверлит и заставляет внутри все вверх дном переворачиваться. Его исцеление. Проклятие. Сколько лет ушло на то, чтобы выдрать из сердца и не вышло. И теперь, когда они снова встретились, и все стало в миллион раз хуже, влюбленный до мозга костей точно знал, что теперь уже не забудет. Она не изменилась, как он наивно надеялся. Не стала хуже, страшнее, глупее. Наоборот. Прежняя Настя, в которую был влюблен подросток много лет назад, подобно цветку, распустилась и стала еще прекраснее. Ее аромат сводил с ума, а красота довела бы не одного мужика до дуэли за ее сердце, если бы сейчас был девятнадцатый век.