Не на жизнь, а на смерть

Должно быть, так говорила мама. Ее мама. Длинные волосы в носу, Джонни, это так неприлично. Или папа, который напевал глупые песенки, не зная, что она прячется в саду. «Чертово искусство», – бубнит она себе под нос.

Она знает, куда нужно идти. Недалеко. Ближайший перекресток. Таких полно в Лондоне. Светофоры да несколько женщин, слоняющихся взад и вперед, останавливающихся в свете светофоров, чтобы водители могли лучше их разглядеть – их ноги, их белые тела. Если водитель опускает стекло, женщины подходят к машине поближе и наклоняются, чтобы обсудить условия. Профессионально, но не так уж осмотрительно. Она знает, что время от времени полицейские предпринимают вялые попытки прикрыть эту лавочку, но знает также и о том, что они – в числе первых клиентов этих шлюх. Вот почему ей опасно здесь появляться. Опасно, но необходимо: ей нужны новые игрушки, а женщины, подобные этим, частенько исчезают, не так ли? Никто ничего не заподозрит. Никто не забьет тревогу. Кому придет в голову разыскивать шлюху в таком квартале? Будет так же, как с ее первой жертвой. К тому времени, как ее нашли, тело сожрали крысы. Крыски попировали на славу. Она снова хихикает и, проходя мимо одной из женщин, останавливается.

– Привет, солнышко, – говорит женщина. – Хочешь поразвлечься?

– Сколько за ночь?

– Для тебя, солнышко, сотня.

– Хорошо. – С этими словами она направляется в сторону своей улицы, своего дома. Там намного безопасней, нежели здесь. Женщина тяжело шагает позади. Похоже, поняла, что ей положено держаться на некотором расстоянии. Лишь оказавшись у входной двери, вставляя ключ в замок, она позволяет проститутке нагнать себя. Галерея манит ее. Только теперь комната уже не похожа на галерею.

Она похожа на скотобойню.

– А у тебя тут уютно, солнышко.

Она прикладывает палец к губам:

– Никаких разговоров.

Женщина начинает посматривать на нее с подозрением; жалеет, наверное, что вообще пришла сюда. И тогда она подходит к ней и хватает за грудь, неловко целуя ее пухлые губы. Проститутка теряется на какой-то момент, потом выдавливает отрепетированную улыбку.

– Да, ты явно не мужик, – говорит она.

Она кивает, довольная этими словами. Входная дверь теперь заперта. Она подходит к двери, ведущей в галерею, вставляет ключ в замочную скважину и отпирает ее.

– Сюда, солнышко? – Проститутка снимает пальто, перешагивая через порог. Пальто спадает с ее плеч, когда она оказывается в комнате и окидывает ее взглядом. Но теперь уже слишком поздно, слишком поздно…

Она подходит к ней, как опытный врач к пациенту. Одна рука закрывает рот, другая крепко сжимает нож, потом – размах и короткий удар. Ей всегда хотелось знать, видят ли они нож или в ужасе закрывают глаза? Она представляет их с вытаращенными глазами, зачарованно глядящими на острие ножа, которое сначала возносится, а затем летит им прямо в лицо. Но она легко может это проверить, не так ли? Все, что ей нужно, – это правильно расположенное настенное зеркало. Надо учесть это в следующий раз.

Булькай; булькай, захлебывайся кровью. Здесь, в галерее, между стеной Аполлона и стеной Диониса, так чудесно, так необычно. Тело оседает на пол. Настало время немного поработать. Она опускается на колени перед своей новой игрушкой, бормоча: «мамапапамамапапа, мамапапамамапапа».

– Это просто игра, – едва слышно шепчет она, – это просто игра.

В ее голове все еще звучат слова проститутки: «Ты явно не мужчина». Да уж, это точно. Она разражается хриплым коротким смехом. И вдруг снова это чувство. Нет! Только не сейчас! В следующий раз. Нож поворачивается в теле. Она ведь еще не закончила с этой. Она не может убить еще одну этой ночью! Это будет просто безумие. Настоящее безумие. Но оно все равно никуда не исчезает, это абсолютное, всепоглощающее чувство неутолимого голода. На этот раз с зеркалом. Она закрывает глаза рукой, запачканной кровью.

– Хватит! – кричит она. – Прекрати это, папа! Мама! Останови это! Пожалуйста, прекрати!

Но в том-то вся и проблема, и ей об этом прекрасно известно. Никто не в силах это прекратить, это никогда не прекратится. Это будет продолжаться, ночь за ночью. Ночь за ночью. Без пауз, без передышки.

Ночь за ночью…

Утка

– …Вы, должно быть, шутите!

Ребус слишком устал для того, чтобы по-настоящему разозлиться, но в его голосе прозвучало достаточно раздражения; тот, кто позвонил ему, чтобы срочно вызвать его в Глазго, забеспокоился.

– Но это дело должны были рассматривать минимум через две недели!

– Они перенесли рассмотрение, – ответил звонивший.

Ребус застонал. Он откинулся навзничь на кровати в своем номере, прижав к уху трубку, и посмотрел на часы. Восемь тридцать. Он хорошо выспался этой ночью, проснулся в семь, тихо оделся, чтобы не разбудить Лизу, и оставил ей записку, прежде чем уйти. Ему удалось добраться до отеля практически без приключений, но едва он переступил порог номера, раздался телефонный звонок.

– Они перенесли рассмотрение, – продолжал голос в трубке, – на утро сегодняшнего дня. Им нужны ваши показания, инспектор.