Не нужно спешить

Но не настолько, чтобы стать фанатиком. Это он понял, когда встал на крышу на второй день одиночного прогона в километре от лагеря. Бархан предательски обрывался от гребня к скату на южную кромку, в глаза ему блеснуло солнце, ослепило, и Меднику не хватило той самой четверти секунды, чтобы довернуть руль в пологую сторону. Джип словно замер не мгновение в невозможной позиции, стоя на одном переднем левом колесе, рухнул через борт, сделал полтора оборота, подняв фонтан красного песка, и замер на крыше.

Медников полез наружу. Ощупал себя, понял, что цел, и принялся осматривать машину. Проклиная пустыню Сахара, синее марокканское небо и берберское гостеприимство.

Ругаться матом он так и не привык. Сначала староверский быт не позволял, а потом уж стало ясно, что матерится человек слабый. В архангельской глуши, в глубинке Коми, где каждый второй отсидел, а каждый третий числился на поселении, к словам приходилось относиться внимательно, можно было за нечаянное словцо и на нож нарваться. Правда, служба в советском военно-морском флоте значительно расширило его лексикон, но к бытовой ругани не приучила.

Песок был везде. За воротом плотно застегнутого комбинезона, в ботинках и в носках, за поясом и, кажется, в плавках тоже. Поняв, что в одиночку машину на колеса не поставить, он полез в нагрудный кармашек за спутниковым телефоном. Рассказав о кульбите, он отошел к гребню, устроился с видом на темные вершины Атласа и стал ждать эвакуации. Заядлый гонщик Ромашин как-то сказал ему, что не знает, сколько раз становился на крышу (делал уши) – перестал считать после десятого случая.

Касабланка, Марокко

Касабланка была прекрасна и пахла морем, свежим ветром и устрицами, которые продавали в порту по цене апельсинов, то есть даром.

Возвращение домой окрасилось одной малозаметной для прочих деталью, на которую внимание обратил только Игорь. Недалекая хохотушка Лизавета, разодетая теперь в бедуинские цвета и щеголявшая исключительно в ярчайших марокканских шлепках-бабушах, тусовщица без мозгов и милая временная сожительница великого Ромашина, оказалась знатоком языков.

В день отъезда Медников сидел, развалясь, в зимнем саду отеля, лениво листая газеты. От ресепшена его загораживали какие-то замысловатые пальмы, и ни Лиза, ни ее незнакомый Игорю спутник видеть его не могли. Обменявших десятком фраз на беглом английском, они расстались, не прощаясь. Игорь разобрал только фразу «будет ждать тебя в Касе» и «твой богач». Касой здесь местные жители называют Касабланку, а о каком богаче идет речь, было нетрудно догадаться.

Второй сюрприз Лиза подкинула как раз в Касабланке. Здесь Медников уже присматривался к ней внимательно. И нашел. В вип-зале перед вылетом она устроилась в сторонке в широком кресле за стеллажами. Простушка Лиза, старательно глядя в сторону, быстро говорила что-то по-французски некой посторонней даме, соседке по креслу в вип-зале. В голосе ее звучали приказные нотки. А в ее случайной собеседнице под шляпой с низкими полями и темными очками в пол-лица Игорь с удовлетворением узнал нашу мадам доктора из оазиса в пустыне. Выслушав Лизу, та кивнула, поднялась и быстро ушла.

Как мило, у меня паранойя, подумал он и тут же отказался от такой веселенькой простой версии. Их явно вели.

– Вот тебе и Лиза-Лизавета. Кого-то обложили, как волка на охоте, – определил Медников. Хорошо если не меня. Да, скорее не меня. И ведь как рискованно работают – контакт прямо у меня под носом. Или намеренно предупреждают? Он задумчиво посмотрел на Ромашина, который, стоя у окна, весело говорил что-то в свой Верту. Вопрос: надо ли поставить его в известность. Если я открыто встану на сторону Дрома, это поймут как смену хозяина. А надо ли мне это изображать? И посоветоваться не с кем.

Не в первый раз уже Медников вспомнил генерала: если у тебя паранойя, это еще не значит, что за тобой не следят.

Лихая судьба Медникова несколько раз делал крутые изгибы, о которых не хотелось и вспоминать. Но в одном он был уверен: его жизнь слепили из мусора три человека – тетка Варвара Ильинична, покойница, помощник Президента, который в новой жизни вставил в его голову новые мозги, и генерал – а тогда кадровый инструктор Федеральной службы контрразведки, без званий, без знаков различия и как бы без лица.