Не обещай (СИ)

Он втирает мне, что ни в чем не виноват, сегодня оказался здесь случайно, а знают они его там все, потому что раньше он у них приходил… снимать показания со счетчиков?.. Нет, не в смысле рэкета. И что место, блин, нормальное, а по берлинским меркам — так вообще мейнстрим. Дорогой мейнстрим. И там тоже люди. Работают. И его не возбуждают.

А если меня странным образом возбудило?.. Бросаю ему насмешливый взгляд, которого он, надеюсь, не понимает.

Черт его… нас знает, думаю. Черт знает… с ним.

«Ты создан для любви».

А пусть думается — не боюсь этой мысли.

От соприкосновения с ним в меня вселяется некая бесшабашность. Чем меньше стану выяснять, тем меньше врать, может, будет. Хотя мне почему-то кажется, что врать он не привык. «Забыть» поставить в известность, правда, может.

Когда дома начинаю его домогаться, то есть, притягиваю к себе, цапнув пояс джинсы, он недоверчиво косится на меня — мол, я ли это? Куда подевалась та мегера из машины?..

Кроме того, я редко делаю первый шаг навстречу нашим шалостям — к чему, если он всегда «тут как тут»?

— Так тебя все это подогрело, м-м-м? — осведомляется он.

— А че? — я, пробравшись к нему в джинсы и ущипнув за задницу. — Думаешь, устал, значит, ниче не будет?

Думаю, устал. Наверно, даже очень.

Прищуривается на меня, будто только что как следует разглядел. Проводит рукой по моим волосам. Сегодня утром я долго с ними возилась, результаты моей возни продержались до вечера и даже от похода в бордель не пострадали. Рик тоже это заметил и теперь отдает им должное — приподнимает пряди, будто чтобы полюбоваться ими на свету, и говорит с хрипловато-мягким восхищением:

— Красивые.

— Я думала, блондины брюнеток любят. Девушек южного типа.

— Может и любят, — пожимает плечами Рик, едва заметно осклабившись.

Читай: «я не блондин» или «я не люблю южных девушек»?.. Или «мне всякие нравятся»?..

Не знаю и не переспрашиваю.

Пока Рик принюхивается к моим волосам, глубоко и шумно вдыхая, моя рука у него в штанах оглаживает его и успевает описать полукруг. Таким образом с упругой задницы она переключается на потвердевший член.

Пусть он там определяется, думаю, каких он любит, а сама сдергиваю с него все, что ниже пояса и чуть ли не коленом толкаю на кровать.

Он не боится за свое достоинство, доверяет его моим рукам. Знает, что я не обижу. Или может, подстраховывается и отвлекает: сладостно заполняет языком мое горло. Я отрываюсь только, чтобы облизать свою руку, затем возвращаюсь ртом к его рту. Моя рука отправляется скользить по его члену, а он сквозь поцелуи одобрительным мычанием приветствует ее там.

— Нравится? — я нависла над ним и дрочу его быстрее. Моя левая ласкает его под футболкой, пролезает-прокрадывается назад и сдавливает ему затылок. И от кого я только такому научилась…

— Нормально… — он тоже стягивает с меня джинсы, трусики и неторопливо, негрубо, но глубоко проникает в меня ладонью. — Как я люблю. С перчиком.

Что-то мелко и возмущенно разрывается во мне подобно маленькой, бешеной петарде, похолодевшая спина покрывается испариной возбужденной веселости. Возмущенно оттого, что он вспомнил именно это, гад, и специально ляпнул. Возбужденной оттого, что мне кайфово. Веселости оттого, как смешно он подкалывает меня.

Он знал, что так будет, знал, что это заведет меня, или просто сказал то, что подумал?

Что бы он в этот миг ни прочитал у меня на лице — что-то заставляет его действовать быстро: одной рукой он оттаскивает мою руку от своего члена, другой нагибает меня и надевает на него мой рот, вращает мою голову вокруг него.

Я позволяю ему управлять мной, вытащить его у меня изо рта и, приподняв меня за бедра, насадить на него. Пусть его пальцы впиваются ко мне в попу, пусть его бедра врезают его член в меня, сталкивают его с моей плотью.

— Да, давай, — поощряю его я, завожусь и впрыгиваю с ним в жаркую синхронность.

— Че, вставляет? — он поднимается ко мне, уткнувшись куда-то ко мне под кофту, выискивает ртом сосок.

— Годится, — хвалю я и ритмично шлепаюсь на нем, подгоняемая его ладонями.

Кофта сползает, он оголяет меня совсем. Сжимает сосок плотно, одними губами. Не режет, не кусает — просто придавливает и смотрит на сосок, на всю трепещущую, колышущуюся перед его носом грудь. Затем дает моим рукам обхватить его лицо, зарыть у меня между грудями.

Все это время он ведет меня членом, задает такт моим бедрам. На лице его, где бы оно ни было, вминалось ли в мою грудь или разглядывало бы меня — жадное, нескрываемое удовольствие.

«Зверюга. Вечно ему ухватиться за что-нибудь надо. Прижать. Силу показать» — думаю, а сама чуть не смеюсь от радости.

Так и говорю ему:

— Зверюга.

Он издает нечленораздельный звук — то ли мне, то ли сиське у него во рту. Должно быть, это рычание, как и подобает зверюге.

— А я кто?.. М-м, скажи, кто я? — придушиваю его, тыкаю пальчиком в щеку, будто шлепаю — пусть звереет, пусть заломает мне руки, пусть сдавит запястья. Силу его хочу, хочу его нежное зверство, его жаркую злость. Трахаю его сверху и зову их, зову…

Но он не дает себя спровоцировать и сила его в том еще больше.