Не обожгись цветком папоротника (СИ)

Эта женщина могла просто идти мимо, и тогда её, незаметно для неё самой, выведут со своей территории, и она никогда не узнает, что некоторое время в лесу провела в компании.

Эта женщина могла целенаправленно искать их племя, тогда дальнейшие действия зависели бы от новых обстоятельств.

Но эта женщина предпочла потонуть. Что ж, они подождут. И, когда её голова полностью погрузиться в воду, они вернуться выполнять свою службу. Осталось недолго.

50

Василиса закрыла глаза. Было невыносимо смотреть на такую близкую берёзу, на такой близкий твёрдый берег и осознавать, что они недоступны. В голове не укладывалось, что уже конец.

Но она не готова. Не так и не сейчас. Тело её никогда не найдут, никто не узнает, где её головушка нашла приют.

Матушка. Сколько времени она напрасно будет ждать, выглядывать на дорогу и надеяться.

Еремей. Может, и его уже нет в живых. Может, и он на дне этого болота.

У болота есть дно? Или сразу выход на тот свет? Или она застрянет на перепутье у болотника и его мерзкой жены. Сама кикиморой станет? Василиса попыталась вспомнить, что говорила по этому поводу баушка. Но мысли путались.

Как страшно. Как хочется ещё жить. Какая она глупая была, что проревела столько времени. Ведь мир такой чудесный, а она ничего не видела из-за своей печали.

Василисе вспомнились случаи, когда её ровесницы добровольно всходили на погребальный костёр. Её бабушке тоже досталась эта страшная доля. Но бабушка уже была старая, ей лет сорок было. В этом возрасте всё, наверное, видится по-другому. А каково молоденьким девицам, как и она.

Вспомнила, как у совсем юной Анки умер муж, как несколько дней она веселилась, готовясь пойти вслед за ним. Но в день погребения, когда пила пьяный напиток и песней прощалась с подругами, всё неувереннее и нерешительнее становилась. И только сейчас Василиса вдруг ясно поняла, что и Анка тогда жить хотела, что обстоятельства подвели её к последней черте и не оставили выбора. Бедная Анка.

«Всё это время я обманывала себя. Думала, что не хочу жить без Еремея. А я на самом деле хочу жить. Очень хочу…»

Василиса открыла глаза и увидела стоящего на берегу маленького человека. Она и не поняла даже девочка это или мальчик. Ровесник Малого. Он стоял на берегу, смотрел на неё и улыбался. Длинные волосы, полуголое тела, на поясе накидка из шкуры волка. Василиса моргала, не понимая смысла увиденного, потом встрепенулась:

— Помоги…

Человечек словно ждал этих слов, тут же подбежал к берёзе, на которую Василиса столько времени смотрела с вожделением, вцепился в тонкие сучья и нагнул к болоту, это оказалось нетрудно, так как дерево и без того росло под сильным наклонном на юг. Вскоре мелкие ветки шмякнулись около головы девушки, чуть не потопив её окончательно, но Василиса уж схватилась за них, судорожно сгребая жадными пальцами всё новые листья и ветки. «Только бы и она не сломалась!»

Но молоденькая берёзка и сама, видать, хотела жить, выдержала и вытянула Василису.

Вскоре грязная, обессиленная девушка, вытянувшись, лежала на твёрдой поверхности и не было сил поправить задравшуюся рубаху.

«Больше никогда не скажу, что жить не хочу… Потому что это будет ложь».

Не сразу, ох, как не сразу подняла Василиса голову и поискала взглядом своего спасителя. Но того и след простыл.

«Похоже, я дошла…».

Через какое-то время девушка дрожащими руками сняла с себя рубаху, надела сарафан прямо на тело, нашла удобный спуск к воде, выстирала рубаху в этом же болоте и повесила её сушить. Потом выбрала муравчатый пригорок, легла и заснула крепким сном, успев подумать, что теперь, что бы не случилось, это уже не будет таким страшным, как только что пережитое.

51

— Опять свои зенки куда-то вылупила, а куры всю репку разгребли, — завопила Кисеиха, и Хыля испуганно вздрогнула. — А ну, иди сюда.

Хыля подползла.

— Смотри, что ты наделала, — Кисеиха указала пальцем.

Ростки репки нежные и зелёные в середине грядки были безжалостно раскиданы, и на пыльной земле предательски круглела ямка. Очевидно, птицы не только рылись в репке, но и устроили здесь место для отдыха, успели покупаться в пыли и понежиться на солнышке.

Хыля поползла, чтобы поправить несколько ростков, которые ещё можно было спасти.

— Куда? Раскарака, уходи, чтоб глаза мои не видели. Одни убытки, кругом одни убытки. — Кисеиха полезла сама поправлять, — и за что мне такое наказание?

Хыля вернулась к своей пряже. Из глаз потекли слёзы, она их торопливо вытирала рукавом, чтобы не заметила мать.

— Что случилось? — выскочила Калина с ложкой в руках. Она терпеть не могла, когда на Хылю ругались.

— Я сама виновата, Калина, поделом мне.

Калина подошла к свекрови, быстро поняла суть проблемы, заворчала сердито в сторону её затылка:

— Так, может, они тут с утра нарыли. Чего сразу Хыля виновата? Ей что — и день, и ночь караулить?

— Иди, заступница, — махнула Кисеиха рукой, — смотри, чтобы каша не сгорела.

Калина поджала губы и ушла в хату.

«Бедная Калина, заступается за меня, а не знает, что я и правда не доглядела».