Не обожгись цветком папоротника (СИ)

Когда потемнело настолько, что ничего не стало видно, так и не дождавшись Ачимы, Василиса задремала. Но чуткий сон её прервался непонятными звуками. Девушка села и прислушалась. Там, извне, что-то происходило. До Василисы доносился неясный шум, изредка крики.

«Что они делают?» — тревожно подумала она. Шум нарастал. Казалось, снаружи происходит какая-то борьба. «Чужие нравы — потёмки. Чем по ночам могут заниматься эти люди, притворяющиеся волками?» Девушка попыталась успокоиться, но не получалось. Шум продолжался.

По Василисиным представлениям, было уже далеко за полночь, когда засов загремел, дверь отворилась. В более светлом проёме едва угадывалась маленькая фигура.

— Эй, выходи. Быстрее.

Василиса не заставила себя просить дважды. Она поспешила к выходу. Ачима схватил её за руку:

— Бежим!

Крепко держась за маленькую ладонь, Василиса скорым шагом, почти бегом, спешила за тянущим её пострелёнком. То, что происходило у неё за спиной, не могло быть еженочным времяпрепровождением даже для непонятного племени волков. Это был погром.

Но Василисе главным сейчас было не оступиться. Потому что она совершенно не видела пути. Сучья хрустели под ногами, ветки хлестали в лицо.

Вдруг лес осветился алым. Ачима остановился. Остановилась и Василиса. Там сзади пылала одна из полуземлянок. В свете огня бегали человеческие фигуры. Василиса сквозь деревья так и не смогла разглядеть что происходит. Посмотрела на Ачиму. У того по щекам текли слёзы. Он плакал. Василиса впервые увидела его не улыбающимся. Ей стало ужасно жаль мальчика. Но она по-прежнему ничего не понимала. Лишь надеялась, что не она причина этому светопреставлению.

— Пошли, — сказал Ачима и повернул в лес.

Василисе не осталось ничего, как следовать за ним.

77

Баушка уставилась на Рябуху. Во, нахалюга! И как ей не стыдно орать на весь двор?

Но Рябухе было не стыдно. Она сидела на верхней перекладине лестницы и кудахтала изо всех сил, хвастаясь честно выполненной куриной работой. Да только разве это честно? Баушка так не считала.

— Ты, глянь-ка, Айка, что делается.

Айка глядел, но не понимал. Каждое утро баушка ругалась на эту курицу. Он тоже время от времени грозил ей пальчиком, мол, ай-я-яй. И, хотя, баушка ему ещё не объяснила в чём дело, он всё равно разделял её чувства.

— Каждый день! Каждый день одно и то же. Вот гнездо, там другое, — баушка махнула рукой в сторону курятника, — выбирай себе какое хочешь, да неси яички, как положено. Нет же, залетит неизвестно куда и несётся там. И как, скажи на милость, мне эти яйца достать?

Баушка поразмышляла про себя, потом вслух продолжила:

— Был бы Малой, он бы мигом залез, посмотрел, что там делается. А без Малого кто ж полезет?

Старушка в сомнениях посмотрела на Айку. Тот переводил взгляд то на курицу, то на баушку, привычно ковыряясь в носу.

Так ничего не решив, баушка прищурила глаза мстительно:

— Ну, погоди, милая, крылья я тебе мигом пообрезаю.

И схватив миску с зерном, тут же запела фальшиво-приветливо:

— Цып-цып-цып, — щедро рассыпая зерно и поглядывая на Рябуху хищным взглядом.

Та поперхнулась очередным приступом кудахтанья, слетела к хозяйке под ноги и тут же была схвачена коварными старческими руками.

Не успела Рябуха перепуганно ойкнуть по-куриному, как бисерные пёрышки посыпались на землю, безжалостно срезанный ножом под самый корень.

— Беги теперича, — довольная баушка бросила курицу на землю, и та побежала, пока ещё не совсем понимая, что произошло. До конца, насколько это возможно для курицы, она осознает случившееся на следующее утро, когда по привычке махнёт крыльями, пытаясь взлететь, а махать толком и нечем. Повернёт озадаченная в курятник на гнездо.

— То-то же! — промолвила победно баушка и пошла привычно кружить по своему немаленькому хозяйству. Айка привычно кружился следом.

Но пока занимались повседневными делами: подоили корову Ночку, отправили многочисленную рогатую и безрогую скотину на пастбище, поели сами, покормили свинью с поросятами, повозились на грядках, мысли обоих текли по разным руслам. Айка познавал мир. Всё вокруг его удивляло и радовало. Всё казалось ярким и вкусным. Баушка думала про кладку яиц наверху. Интересно, много их там? Пропадают же! А не попробовать ли ей самом слазить?

Но пока думала, наступило обеденное время. Скотина вернулась из стада, чтобы дома переждать жару. Коровушке-кормилице — особое почтение: напоить, подоить, дать вкусную краюшку хлеба. Баушка почти так и сделала: напоила, подоила, а про вкусную краюшку забыла. За пазухой та так и осталась.

— Айка, я полезу наверх, а ты тут будь. Понял?

Айка понял и послушно кивнул. Корова не поняла, почему ей не дали положенное. Она ясно слышала ароматный запах хлеба, даже попробовала сама отобрать, но баушка сердито махнула рукой, накинула на плечо корзинку и полезла по, казавшейся ненадёжной, лестнице вверх, на крышу. Грустная корова осталась стоять. Айка тоже остался, снизу наблюдая за баушкой, открыв рот.