Не оглядываясь

– Нас будет шестеро, – сказал он, – шестеро. И мы пойдем медленно и будем помогать друг другу. Разве это не то, что должны делать люди, отец Игнасио?

– В принципе да, – шепотом сказал священник, – в принципе да.

* * *

Он рылся на пепелище, пытаясь найти хоть что-то… Но статуя Распятого была деревянной, покров рассыпался в прах, а серебряная чаша оплавилась. В конце концов он нашел требник – сафьяновый переплет сморщился и обгорел по краям, листы по углам изъедены пламенем… Вдобавок он был слипшимся, сырым от дождя.

Старый Мигель сидел поблизости на новенькой циновке – видно, сплел ее только что из травы и листьев. Вода стекала у него по голове и по плечам.

Отец Игнасио подошел и присел рядом на обгоревшую балку. Ноги болели. В спине копошился огненный скорпион.

– Эта тварь все врала, верно ведь? – спросил он. – Про город. Никакого города нет?

– Город есть, – сказал старик, – но он не для людей.

– А для кого?

Старик молча пожал плечами.

– Как же быть?

Старик поглядел на него, и отец Игнасио в ужасе увидел, что глаза у него белые, с опаловым молочным отливом.

– Завтра за мной придут, – сказал он.

– Кто?

– Те, кому я служу. Я думал, твой Бог сильнее. Но он ушел. Хочешь посмотреть на них, глупый раб слабого Бога?

– Нет, – сказал отец Игнасио.

– Твоя Мэри все равно умрет. У нее печать смерти на лице.

– Тогда я буду рядом, чтобы причастить ее и отпустить в дальнюю дорогу, – сказал отец Игнасио, – в чудесную дальнюю дорогу, где только свет, и золото, и лазурь…

– Она не пойдет туда. Она пойдет другой дорогой – а там мрак… огонь и мрак…

– Нет! У каждой души есть надежда на спасение, старик! До последнего мига, до последнего дыхания.

– Ты хороший человек, чужак. Ты ее жалеешь. Ты добрый. Но почему дагор пришел сюда?

– Что?

– Что ты такого сотворил, слуга чужого Бога, что дагор прошел через болота, через гнилые леса, прошел, чтобы найти тебя?

Старик глядел на него полупрозрачными бельмами.

Отец Игнасио сидел, прижимая к груди пахнущий плесенью требник, и ладони его были черны от сажи.

* * *

Не так-то просто срезать себе посох в лесу, где все криво, где деревья, переплетаясь, душат друг друга так, что и не разберешь, где чья ветка. Он раздвигал гибкие плети, свисающие с ветвей густой зеленой бахромой, и цветы, которыми они были увенчаны, касались его лица полуоткрытыми влажными ртами, мясистыми губами – алыми, желтыми, розовыми. Мэри шла рядом, опустив глаза, на косынке грязные разводы, нехитрые пожитки за спиной. Юноша поддерживал ее под локоть. Идти и впрямь было трудно, почва напиталась водой, которая проступала сквозь нее при каждом шаге, башнями и пагодами прорастали причудливые грибы. Бледный мох распадался на легкие хлопья от прикосновения посоха.

Лучше бы этот Арчи держался подальше от девушки, но она едва стоит на ногах. Аттертону и так тяжело – щадя остальных, он нагрузил на себя большую часть пожиток. Получился весьма внушительный тюк – этот человек воистину двужильный. У Томпсона груз был меньше, наверное, так и было задумано. Ведь он, рыскавший по сторонам с карабином наперевес, – единственная их защита.

Большие кошки, думал отец Игнасио, большие кошки прыгают сверху, они бьют лапой сюда, в шейные позвонки – они по-своему милосердны, это быстрая смерть. И кто разглядит пятнистую шкуру в этой игре теней и света? Или змею, обвившую ветку?

Он горько усмехнулся – змеи, леопарды! Простые, бесхитростные души, божьи твари, выполняющие Божью волю. Он, отец Игнасио, вполне готов был, уподобившись святому Франциску сказать: «Брат мой волк!» И с каким бы тихим удовлетворением встретил бы он сестру свою смерть. Но мог бы он сейчас сказать о человеке «брат мой»?

Томпсон обернулся и крикнул что-то. Шум бьющей в листья воды заглушил его слова.

– Что? – переспросил отец Игнасио.

Охотник замедлил шаг и, когда отец Игнасио поравнялся с ним, сказал:

– Дождь скоро закончится.

– Да? – с сомнением переспросила Мэри.

– Попугаи. Я видел попугаев.

Он указал рукой куда-то в чащу, где яркие вспышки мелькали среди темных деревьев.

– Да, – согласился отец Игнасио, – это хорошо.

И дождь кончился. И вместе с ним окончился лес.

* * *

Они видели деревья, сплошь затянутые паутиной, точно полупрозрачным шатром, в котором шевелились смутные черные пятна. Они прошли мимо огромных, выше человеческого роста муравейников. Мимо раздутых, точно изуродованных слоновой болезнью стволов. И наконец они увидели болото, издали казавшееся зеленым лугом, кое-где торчали пучки деревьев.

Ричард Аттертон указал затянутой в перчатку рукой:

– Тропа!

И верно, тут была тропа; вернее, след, словно оставленный гигантским слизняком. Ноги здесь до колен проваливались в бурую слизь, но это был единственный путь – по бокам тропы простиралась трясина. Точно пальцы утопленников, тянулись из нее на поверхность белые и синие кувшинки. Над трясиной стоял неумолчный звон москитов, отец Игнасио ударил себя по руке – на тыльной стороне кисти осталось красное пятно.

– Не нравится мне это место, – негромко произнес Томпсон, – туземцы верят, что в таких местах живет дьявол.

Отец Игнасио поспешно перекрестился.