Не опали меня, Купина. 1812

Так и случилось. Отец Феодор, увидев иконы, перекрестился троекратно и начал внимательно разглядывать их, как бы сравнивая образа, хотя первоначальный был уже в окладе. Георгий Леонтьевич нашёл нужным уточнить, что фигура кающегося человека на полях написана по моей просьбе. Казалось, священник не удивился, он только покачал головой и сказал:

— Всех по-разному привлекает к Себе Господь. И, бывает, такими окольными путями, что без Него там и заблудиться не диво.

После всенощной отец Феодор освятил все три иконы. Первая, сказал он, конечно, была освящена, но надо переосвятить, ибо побывала во многих нечистых, поганских руках. Он унёс иконы в алтарь, сказав, что возложит их на престол, а после Литургии на следующий день торжественно вынесет к народу и совершит с ними Крестный ход.

На службу четвертого сентября собралась «вся Москва», как выразился Георгий Леонтьевич. Народу пришло так много, что человеческий поток, шедший Крестным ходом вокруг храма, при желании опоясал бы церковь рядов в пять, а то и больше. И на соседних улицах стояли толпы, которые не могли приблизиться к храму. Должен был приехать и их епископ, но в последний момент что-то помешало ему, однако священников было не менее двадцати. Солнце по-детски играло в небе, сердце моё тоже играло и прыгало в груди, русские песнопения уносили меня в духовную высь. Я шёл за иконами, одна из которых была «моей», и мне хотелось танцевать от радости, как тогда с Мари на руках, когда возвращался от антиквара. Я чувствовал, что завершается какой-то важный период моего бытия и теперь начнётся иная жизнь, возможно, совсем-совсем другая.

Новенький образ Неопалимой Купины я поставил в своей комнате и не мог налюбоваться на него. Отец Феодор подарил мне на отдельном листочке краткую рукописную молитву, обращённую к этой иконе. Я хотел перевести её на французский язык, но потом начал читать перед иконой ровные строки, и мне так понравилось произносить чужие трудные слова, ведь молитовка оказалась написана не на русском, а на церковнославянском языке.

Однако мне было пора собираться в Петербург. И Париж тоже давно ждал меня. Уезжать не хотелось.

Когда прощались с отцом Феодором, я со всей искренностью сказал ему:

— Если б вы знали, отец Феодор, как мне не хочется уезжать от вас!

— А вы примите Православие, — просто сказал он. Он не предлагал мне перейти в Православие, он как бы утешал меня. Примите Православие, и Россия всегда будет с вами — так я понял его слова.

До сих пор не могу простить себе малодушия. Я сказал в ответ, что мне надо подумать. Не знал тогда и сейчас не знаю, о чём надо было думать. У меня была такая возможность совершить главный и самый решительный поступок в жизни, а я испугался.

— Я приеду в Россию ещё раз, отец Феодор, и тогда…

— Не приедете, — сказал он уверенно и просто совсем не обидным тоном. — Не приедете, — повторил он. Затем взглянул на меня ласково и погладил мою грудь напротив сердца.

Отец Феодор оказался прав. В Париже меня завалили заботы о семье и средствах к существованию, потом я узнал от уезжавшего на родину Andr'e, что отец Феодор скончался на праздник своего святого покровителя великомученика Феодора Стратилата. Я не забывал ежевечерне читать перед иконой Неопалимой Купины молитовку на церковнославянском языке. Но жизнь моя, как вы знаете, пошла не совсем так, как хотелось бы, и поехать в Россию ещё раз мне не довелось. Да, homo proponit, sed Deus dis-ponit — человек предполагает, а Бог располагает, как говорит древняя мудрость.

Не помню, где именно я писал в своих заметках, что в той войне русским помогал верный и сильный союзник — их ледяная зима. Теперь-то я знаю, что не мороз стал их главным союзником, а Бог! Мы никак не могли победить, ибо Господь и все ангелы небесные были на их стороне. А нашего императора они считали антихристом, впрочем, я уже говорил об этом. Мы сражались против невидимой силы Божией и проиграли. Слава Богу, что Он спас меня, и я смог поговорить со своими наследниками и потомками в этих несвязных заметках.

Я уже старик. Оглядываясь назад, многое вижу по-другому. То, что казалось случайным, выглядит совсем иначе. Что-то поразительное чудится мне теперь во всем происшедшем. Ведь я совершил кощунство? Или нет? Иногда у меня такое чувство, что Пресвятая Дева Сама выбрала меня, позволила взять Себя, подтолкнула меня к этому. Но зачем? Чтобы спасти меня на Березине? Чтобы показать чудо в Новодевичьем монастыре? Чтобы вразумить Ганса? Чтобы помочь Жану-Люку оставить вредную привычку? Вопросы, вопросы, вопросы…

И ещё верится: если бы икону взял кто-то другой — она могла погибнуть. А так — с почётом вернулась на своё место. И список с коленопреклонённым грешником, говорят, полюбился прихожанам.