Не опали меня, Купина. 1812

Не могу так же решительно, как Жан-Люк, сказать, что не верю в сны, скорее не знаю, как к ним относиться. В первую же ночь после переезда к Георгию Леонтьевичу я увидел сон. Мне виделось, что я стою на коленях перед иконой Неопалимой Купины в красном углу мастерской Журова и молюсь, не помню о чём. И вот образ отделяется от иконы и сходит ко мне на руки. При этом икона остается на своем месте в красном углу, то есть она как бы удваивается. Я прикладываюсь к ней лбом и чувствую тепло холодного серебра, как тогда, тридцать лет назад в Синайском монастыре Неопалимой Купины. Потом изображение уходит у меня из рук и словно растворяется в иконе в красном углу, однако в ладонях я чувствую всё ту же «мою» икону и даже вижу её. Внезапно в комнату входит благообразный Журов, два раза кивает мне утвердительно и повторяет несколько раз тихим голосом: «…Toi et tous ceux qui ne cessent de crucifier Mon Fils par leurs péchés…» Тут я замечаю, что в руках у меня уже икона Нечаянной Радости, и просыпаюсь.

Когда я поведал о своём сне Георгию Леонтьевичу, он задумался. Если бы это был какой-нибудь другой странный сон, я бы даже не стал рассказывать о нём никому, но в этом явилась икона, которая спасла меня. С ней связана вся моя жизнь. И не только моя, но и Мари-Анн, моих детей и даже Жана-Люка. Ради неё я приехал в далёкую Россию.

Больше всего в этом сне меня поразило то, что Журов сказал некую фразу на чистейшем французском языке. Мне даже захотелось точно узнать, говорит ли иконописец по-французски. Но представьте себе ситуацию: я спрашиваю Журова ради того, чтобы проверить свой сон! А если он спросит, зачем мне нужно это знать? Да это и не фраза вовсе, а лишь обрывок её, часть какого-то связного текста.

Под благовидным предлогом — не нужны ли деньги или какие-либо материалы для написания иконы — по моей просьбе мы с Георгием Леонтьевичем заглянули в мастерскую Журова. «Моя» икона стояла у окна, а помощник или ученик мастера с озорными васильковыми глазами (его, кстати, звали Василёк) наносил охристые красочные слои на белый грунт, они называют его левкасом. Мы поговорили немного, и мой провожатый мимоходом поинтересовался, не говорит ли Журов по-французски. Оказалось, нет, не говорит. Правда, помнит несколько слов из тех, что знает каждый русский, участвовавший в войне с французами.

На крыльце Георгий Леонтьевич проронил: — Во сне всё бывает, на то он и сон. Может, тут дело вовсе не во французском, а в чём-нибудь другом. Хотя я что-то читал об одном случае у вас во Франции, когда одна простая необразованная служанка во время болезни вдруг начала говорить на чистейшей латыни и даже своего хозяина называла curatus вместо кюре.

На следующий день я пошёл к Журову один. Сон так меня взволновал, что я никак не мог успокоиться. Я заговорил с ним по-французски, но было совершенно очевидно, что он ничего не понимает. Мастер недоумённо пожимал плечами и улыбался, вглядываясь в мой рот, словно пытаясь понять что-то по движению губ. И тогда, заговорив на ломаном русском, я неожиданно для себя заказал у него ещё одну точно такую же икону. Он, удивившись, пообещал выполнить заказ, призвав на помощь брата.

IV

Месяц прошёл быстро, потому что monsieur Georges не давал мне скучать. Я посетил не только знакомые места, но и те, где никогда не был. Много раз я заходил в храм Неопалимой Купины, из которого взял икону. Георгий Леонтьевич представил меня священнику — отцу Феодору. Он совсем не такой, как наши кюре или пасторы, но понравился мне с первого взгляда, как и Журов. У него было светлое белое лицо с весёлыми медово-карими глазами. Больше всего поражали в нем простота и естественность. С ним единственным забывалось, что я француз и иностранец. С ним я чувствовал себя дома, настолько он мог расположить к себе. В моей памяти, в душе он остался типичным русским человеком — радушным, гостеприимным, откровенным, искренним. Мы с Георгием Леонтьевичем рассказали отцу Феодору историю иконы, которую мой провожатый уже знал не хуже меня, поведали также, что заказали список с неё.

— Неисповедимы пути Господни, — сказал в конце нашего рассказа отец Феодор, — и милости Его бесконечны. Вы ведь совершили кощунство и грабёж, а Богородица не только сохранила вас, но и к Православию привела.

На последние слова я не успел среагировать, потому что он добавил:

— Один образ, значит, возвращаете на его законное место, а второй приносите в дар храму как покаяние… Хорошо-хорошо, — провёл прямой ладонью по своей серебристо-белой бороде отец Феодор.

Я старался не показывать своего удивления. Он всё решил за меня. Ведь он не спросил, а сказал утвердительно, что список я должен подарить в его храм. Но я-то об этом даже не думал. Сам не знаю, почему я заказал Журову второй spissok.