Не осенний мелкий дождичек

«Вчера у меня был Рыбин, покормила его обедом, — прочла Валентина и ощутила, как новая тяжесть, предвестье еще чего-то неприятного, придавила сердце. — Несчастный он человек. Не знаю, может, выпала минута откровенности, рассказал мне о своей жизни. Родом липецкий, жена там была, сын. В армию взяли в сорок втором, был в запасе, потом попал сюда, в наши места, в самый разгар сражений. Страшная была тогда мясорубка, сама помню, сколько лежало убитых везде: в лесу, по полям. Он испугался, что убьют, подставил ногу под пулю. Потом испугался трибунала, сделал так, что вроде отстал от своих, приполз к хате, хозяйка — что женой его потом стала — выходила Рыбина, подняла. За самогон достала ему справку, что дана по ранению отсрочка на год. Потом еще одну справку… Так вот и спасся от смерти. А покоя, говорит, нет, все боялся: узнают, заберут. Теперь уж столько времени прошло, не страшно ему, пусть бы забрали. Все одно, как он сказал, под забором подыхать…»

— Прочти, Володя, — протянула тетрадь мужу.

— Мерзавец, — сказал он, прочитав. — Попался бы, расстреляли на месте. Впрочем, сам осудил себя пострашнеи трибунала — гнить заживо.

Валентина слушала, как затихает дом: сначала ушла спать тетя Даша, потом Алена выключила телевизор, потушила в своей комнате свет… Вот и Володя, отложив карандаш, стал укладываться… Валентина ушла на кухню: следовало поработать над планами. Писала свое, а думала о Рыбине — спасти жизнь такой ценой, чтобы в конце концов превратить эту жизнь в несчастье… Валентина почувствовала, что задыхается. Совесть! Рыбина мучит нечистая совесть… Если что-нибудь случится со Светланой, не спасут никакие оправдания, перед собственной совестью не спасут.

— Володя. — Пройдя в спальню, тронула рукой уже уснувшего мужа. — Проснись, Володя. — И, когда он сел, взъерошенный, ничего не понимающий, сказала: — Ты можешь завести машину? Сейчас, сию минуту?

— Я и гараж-то не отопру. Мы же зимой не ездим. Чего тебе вздумалось? — пробормотал недовольно.

— Света… Нельзя было ее одну оставлять. И Алена говорила…

— Слушай, Валентина, так жить невозможно. — Владимир раздосадованно натягивал рубашку. — Вечно ты кого-то опекаешь, с кем-то носишься. Куда мы помчимся ночью, в снег, даже если я заведу «Жигули»? Трех шагов не отъедем.

— Что-то надо делать, Володя.

— Там живут теперь Шулейко, позвони им.

Валентина поспешно набрала номер:

— Анна Афанасьевна, я хотела просить вас… Волнуюсь о Свете… Не узнаете, как она там?

— Уже была, — пророкотал в трубке голос Шулейко. — Обои у мени, Михайловна. Ложись, отдыхай.

— Какие обои? — не поняла Валентина. — О чем вы, Анна Афанасьевна?

— У мене, говорю. И Света, и очкарик ваш.

— Какой очкарик? Иван Дмитриевич? Он-то как там очутился? Мы же вместе вернулись!

— Умести, да не умести! — сочно рассмеялась в трубку Шулейко. — Утром прибегне. Спи, Михайловна, и нам пора на боковую. Скоро полночь. — В трубке звякнуло, телефон отключился.

— Ну, что там? — обступили Валентину домочадцы.

— Светлана у Шулейко. И физик наш почему-то, — недоуменно пожала она плечами. — Неспроста все это. Что-то там произошло.

— Не произошло, коль обои живы, — вынула из косы гребенку тетя Даша. — Ну, слава тебе господи. Скоро, геть, петухи запоють.

— Чего Аллочка прибегала? Опять какая-либо трагедия? — поинтересовался, укладываясь, Владимир.

— Похоже. В общем, они со Славой… как бы женаты. Пока негласно. Боюсь, это не для Аллы.

— Все вы тут, вижу, с ума посошли! — не на шутку вспылил Владимир. — Алла и Вячеслав! Эгоизм и самоотверженность! Легче северный полюс соединить с южным!

Валентине стало жаль его: расстроился, побледнел. Устает за день, и дома нет покоя.

— Не очень-то удобную выбрал ты себе жену. — Погладила его по руке. — В молодости сколько причинила тебе огорчений, сейчас… Уж такая есть, Володя, куда теперь денешься. Не изменюсь, да и поздно меняться…

Он молчал, закрыв глаза. Однако, не отодвинул руки, наоборот, положил на ее ладонь свою.