Я научился – давным-давно научился! – настороженно, но в то же время спокойно относиться к непонятным и неожиданным вещам. Если есть асфальт – значит, есть асфальт, и мы по нему пойдем. Куда? А вот там и увидим. В конце-то концов, не зря же меня сюда притащило?
Туман вроде бы стал даже плотней. Но за его колеблющимися стенами мне чудились какие-то конструкции. Не деревья, нет. Что-то очень знакомое, но забытое. Такое же, как асфальт под моими сапогами.
Я свернул влево. И через пять шагов споткнулся о бордюр тротуара, а передо мною выросла стена панельного многоэтажного дома. Туман влагой оседал на стекле окна над моей головой.
Сквозь зубы втянув сырой воздух, я сделал еще шаг и дотронулся до стены. Повел по ней рукой и так, чертя пальцами по краске, пошел дальше. На углу висел номер – черные угловатые цифры на белом:
Тут же была табличка, но просто белая, без названия.
Я пошел дальше. Задел рукоятью палаша об угол, рассеянно посмотрел на оружие, подумал и свернул за угол.
Это был парк. Слева и справа тянулась чугунная кованая ограда – витки металла сплетались в растительное кружево. Листва на деревьях казалась серой, за нею видны были тоже какие-то дома. Справа я увидел качели и скамейки. Качели почему-то раскачивались – бесшумно и плавно. Рядом со скамейкой лежал мяч: малиновый с синей полосой, надвое разделенной белой.
У меня был такой.
Странно. Какое-то спокойствие опустилось на меня, словно плащ, и я неспешно шел дальше по асфальтированной дорожке, пока вновь не оказался на развилке и, бросив взгляд вправо, неожиданно увидел, что эта улица чиста от тумана. Шагах в тридцати от меня была открытая дверь, дальше – стеклянная витрина, расписанная почему-то снежинками. Наискось через нее шла надпись:
Без названия, просто кафе. По-русски, я это понял уже после того, как прочитал надпись. Рядом с дверью стояла урна из серого чугуна, знакомая, вазой. Я подошел, заглянул – она была пуста, только на самом дне лежала монетка – пять копеек.
У меня возникло подозрение, что я сплю. Я сунул руку в урну, достал монету. Да, пять копеек 1981 года. Я уронил ее обратно – медь глухо щелкнула о чугун.
Вход в кафе был завешен длинными низками пласт-массовых колечек, они сухо застучали, когда я их раздвинул, входя внутрь. Снова повеяло чем-то знакомым – то ли «Севером», то ли «Молодежным»[19]
. Слева в глубине – стойка, за ней полки, пустые. Дверь и окошко раздачи на кухне были закрыты, дюжина столов с тонконогими стульями – пуста…Нет. В дальнем углу, у самого окна, где я всегда любил садиться в кафе, на столе дымились чашки и тарелки.
– Эй, – окликнул я, прислушавшись. Нет, было тихо. Я пожал плечами, подошел к столику. Из синего стаканчика торчали белые уголки салфеток. В держателе с колечком стояли чашечки с перцем, солью и горчицей. На тарелке лежали четыре куска черного хлеба – мягкого даже на вид. В тарелке был бульон с несколькими пельменями, зеленью и вроде бы сметаной, в другой – сочные, поджаренные кусочки шашлыка с жареной картошкой и луком. На блюдечке стояла кружка – именно кружка – с чаем и лежало пирожное. Эклер.
Я сел. Мне не часто последние годы доводилось сидеть на стульях, палаш помешал – я поставил его между ног. Взялся за ложку – алюминиевую, но чистую, новенькую – и с недоверием посмотрел на свои собственные пальцы, держащие ее. Она была в них чудовищно неуместна.
– Бред, – сказал я тихо. Опустил ложку в бульон. Поболтал ею там.
И начал есть…
Я заканчивал подбирать остатки картошки, когда в кафе вошел человек. Я ощутил его приближение за миг до того, как затрещали пластмассовые низки на входе, вскинул голову, не выпуская вилку, но левую руку положив на рукоять даги.
Он вошел, бесшумно ступая по кафельному полу, быстро и ловко двигаясь, пересек проем между рядами столов и остановился через стол от меня.
– Хорош поел? – дружелюбно спросил он по-русски.
– Да, спасибо, – кивнул я. И только сейчас сам понял, что еда ничуть не походила на кафешную.