Не оставляй меня одну

Последнее движение, до самого упора, возвестило об окончании экзекуции, и с громким криком, заглушавшим его стон, я забилась в конвульсиях болезненного удовольствия настолько мощных, словно эта точка в конце предложения была огромной жирной кляксой. Влад опустошенно опустился лбом мне на влажную спину, его губы мягко прошлись вдоль позвоночника, пока пальцы все еще сжимали мои волосы и бедро, пусть уже и не так сильно. Черный дым давно пропал, но здесь и без него было темно, на улице стояла ночь. Я обессилела настолько, что готова была просто рухнуть на пол, но Влад не позволил мне этой роскоши. Он ловким жестом разрезал веревки раскладным ножиком, а затем дернул меня за запястья, разворачивая к себе и ловя мой взгляд. Внешне равнодушная, внутри я вся сжималась от страха перед повторением, и готова была на все, лишь бы этого больше не случилось.

— Ты моя. И не смей об этом забывать, — сказал он более примирительно.

Его глаза уже были нормальными, синими. Он вообще казался таким нормальным… Но теперь-то я знала, что за чудовище скрывается там, в глубине его души.

В наше родовое поместье мы вернулись к полуночи. Оба вели себя как обычно, словно ничего не случилось. Только я была излишне молчалива, а он избегал прямого взгляда в глаза, словно глубоко в душе раскаивался, но мне было наплевать. Зайдя в свою спальню, я еще долго сидела на кровати, обняв ноги, без малейшего желания спать, а утром пришла в себя, совершенно не помня, как уснула. Весь следующий день прошел, как во сне. Шок отступал медленно и неохотно, происходящее не укладывалось в голове, ведь этого не могло быть со мной. Так же ощущает себя тот, кто первый раз прыгает с парашютом — ничего понять еще не успел, а прыжок уже закончился, и вот он сидит на земле и пытается поверить в случившееся. Михаил видел, что со мной что-то не так, пытался поговорить, но я не реагировала ни на что, не касающееся рабочих вопросов.

К вечеру я более или менее стала приходить в себя, да и эмоции окружающих на работе создавали шунт и отвлекали от жуткой реальности. А ночью Влад пришел снова, и вот тогда я поняла, что самый страшный прыжок с парашютом — второй, потому что к этому моменту уже осознаешь, что происходит. Брата не остановили ни запертая дверь, ни нож, который я прихватила заранее, ни мои жалкие попытки сопротивляться. Дверь вынесло с петель, нож улетел в окно, а я оказалась на коленях, привязанная за запястья к столбику кровати. Он снова сделал это со мной, а когда ушел, я сбежала. Страх и паника мешали думать, камень на душе давил своей тяжестью, не давая расслабиться, и именно сейчас как никогда остро я ощущала свое одиночество.

Ночные пустынные улицы не пугали: с моим даром, кроме агентов с черной кровью, мало кто мог представлять опасность, вот только идти было некуда. У меня не было друзей, не было таких же близких людей, как Влад, а те, кто мог бы ими стать, либо разъехались, чтобы не принимать черную кровь, либо погибли после инъекции. Одиночество — самое страшное, что только могло случиться, и я, благодаря брату никогда не знавшая это чувство прежде, сейчас была потерянным щенком, бредущим в темноте без цели и надежды.

Не знаю, сколько прошло времени, наверное около часа, когда ноги сами остановились, заставив отвлечься от печальных мыслей. Передо мной высилось поместье Михаила, и глядя на его деревянные двери и резную ручку, я осознала всю тяжесть груза на своей душе. Слезы жалости к себе подступали к горлу, перехватывали дыхание, и казалось, что если я не найду хотя бы немного тепла и света, сойду с ума. Мне было стыдно обращаться к Михаилу за помощью: не хотелось доставлять неприятности своими проблемами, да и я всегда представала перед ним сильной и независимой особой, но сейчас ситуация была критической, и этим я оправдывалась сама перед собой. Он был мне слишком нужен сейчас, чтобы идти на поводу у гордости, и я решительно позвонила в дверной старомодный колокольчик.

Михаил распахнул дверь через несколько минут, явив моему взору растрепанные светлые волосы и наскоро наброшенный от незапланированного пробуждения халат. Из-за его спины из прихожей лился свет, и я, привыкшая к темноте ночи, прикрыла глаза рукой, отчаянно возжелав покинуть холодный мрак и шагнуть к свету, который был так близко.

— Вероника? — его глаза расширились в удивлении, а сонливость моментально ушла из взгляда и он отступил, освобождая дверной проем. — Входи.

Стоило Михаилу закрыть дверь и отпустить ручку, как он оказался в моих объятиях. В молчаливой просьбе о поддержке я прижалась так близко, как могла, и уткнулась носом ему в шею, будто ища там укрытие, как часто делала в детстве с братом. Я замерла так, затаив дыхание, и сердце гулко застучало в ожидании его ответных действий. Если Михаил сейчас вежливо отстранит меня от себя, извинюсь и уйду, но так хотелось надеяться, что этого не случится, ведь иначе это будет означать полное и тотальное одиночество — самый страшный кошмар, который я только могла себе представить.