Не от мира сего

В лесу всегда следует вести себя очень осторожно. Лишние слова, а особенно — бранные всегда возвращаются к их произнесшему. Нельзя творить зло, потому что и оно, усилившись, доставит потом много беспокойств. Лес живет, как единый организм, у него — гармония. Эту гармонию трудно нарушить. Но нет ничего неподвластного человеку. Все об этом знают, но мало кто задумывается. Поэтому государевы люди, наслаждающие себя правом казнить и миловать, так неохотно посещают лес. А если ходят, презрев инстинкт самосохранения, то обязательно выносят из чащи на себе какую-нибудь гадость, которая, в конце концов, проявляется на близких, детях и в их самих. Избавиться от этого можно, по крайней мере, можно попытаться. Но нет таких государевых приспешников, мнящих себя богами, которые способны сказать простое слово "Прости".

А если где-то в лесу проливается человеческая кровь, то не только звери собираются на ее запах. Есть существа пострашнее, и страшны они тем, что не каждый может их видеть. А вот почувствовать — каждый.

Если глаза — зеркало души, то кровь — и есть, наверно, самая главная характеристика этой самой души. Кровные братья и сестры — не обязательно родственники, но обязательно имеют одинаковые жизненные ценности. Посмотреть на любой городской базар — будто с одного теста слепленные жадные до невозможности, едва умеющие считать и писать, личности. Ум в этом деле — не главное, даже, пожалуй, нечто вредное. Значит, кровь у них одна, жидкая и смердящая. Не кровь, а ослиная моча. "Иисус пришел в Иерусалим и нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул" (Евангелие от Иоанна, гл. 2). Кровь у Иисуса другая, вскипела при увиденном непотребстве. А храм — совсем не огороженная стенами постройка. Храм — это мир, где нет запретных для Веры территорий. Вот поэтому за кровью Христа охотились, потому что она — ценность. "Кровь Моя истинно есть питие" (Евангелие от Иоанна, гл.6).

Существа, сбежавшиеся на свой пир у руин Соловьиной крепости, вкушали не только чужие страдания, но и лакомились чужими душами. Они пробовали на вкус кровь и досадливо морщились: мерзкая жижа. Однако в этом черном месте пищи для них хватало на десятилетия. Поэтому, любопытства ради, некоторые из этих существ разбрелись по следам разошедшихся людей.

Большая часть устремилась за большим количеством людей, и лишь только одна тварь пошла за одиноким путником. Теперь этот человек лежал без чувств, ослабленный и беззащитный, но не обескровленный. Существо не могло само пролить кровь, но и уйти восвояси тоже оказалось свыше всяких сил. Оно чувствовало настоящую чистую, безо всяких гадостных примесей, кровь.

Тварь не могла найти никого поблизости, кто бы мог содействовать ей, она металось в тщетных поисках. Ей было безразлично все вокруг, она слушала только самое себя. И именно это безразличие толкнуло ее на попытку добыть кровь самостоятельно.

Дождавшись, когда костер умерит свой пылающий свет, существо осторожно выползло из-под ели и начало подбираться к лежащему безо всяких движений человеку. Тот не проснулся, не пошевелился. Да и вообще о том, что он жив, говорила только мерно вздымавшаяся грудь. Ни стона, ни всхрапа — ничего, чтобы могло отпугнуть тварь.

Только старая лошадь испуганно скосила свой глаз на сгусток тьмы, крадущийся к ее хозяину. Она видела, она чувствовала приближающуюся беду, как могут видеть и чувствовать только лошади. Ну, и кошки, вообще-то. Но кошками здесь не пахло. Зараза заволновалась, несколько раз громко всхрапнула, но на это никто не обратил внимания — ни человек, ни тварь.

Оставалось только мириться с неизбежным — что же поделать, раз уж так выходит. Лошадь понимала, что ей самой ничто не угрожает, но безучастность к происходящему была, оказывается, неприемлема.

Зараза встала на задние ноги и так обежала вокруг костра, размахивая передними перед собой и по сторонам. Со стороны можно было подумать, что кобыла сошла с ума и танцует у затухающего костра свой безумный лошадиный танец, едва не наступая на человека. Взметнулась легчайшая зола и вместе с нею крохотные искорки. Некоторые из них достигли замершую тварь и даже здорово обожгли ее! Существо попятилось, но уходить отнюдь не собиралось. Оно не понимало, в чем дело. Почему ей чинят препятствия, если самому человеку все происходящее безразлично? И, главное — кто? Не какой-нибудь породистый жеребец, а старая кляча, жить которой осталось всего ничего: может быть, год, или — два. Или даже до рассвета.