Не от мира сего

Илейко заподозрил, что объяснять будут не словами и даже не жестами. Оставалось рвать цепи, этих двоих тоже рвать, а потом рвать когти. План был не совсем хорош по нескольким причинам. Во-первых, не было у него еще практики с цепями — хотелось верить, что справится, потому что в каждой, даже самой прочной цепи есть свое слабое звено. Но вот одна неувязочка: порвется она где-нибудь на расстоянии нескольких локтей от ноги или руки, бегай потом, обвязанный ею вокруг шеи, громыхай на всю округу. Во-вторых, не имея понятия, где он находится, можно опять попасть в неприятность, как давеча днем. В-третьих, не факт, что кроме этих двоих больше никого нет. Как бы ни велика была жажда свободы, а количество жертв, которых можно принести на ее алтарь тоже весьма ограниченно. Предсказания — вещь ненадежная. В бою не убьют, свалится в бессилии и помрет. Силы не безграничны, в этом он тоже успел убедиться.

— Ладно, — проговорил Илейко. — Что вы хотите?

В это время откуда-то донеслись торопливые шаги, пропали из слуха на несколько мгновений, потом снова появились, преобразовавшись, в конце концов, в молодого парня, судя по физиономии, довольного жизнью донельзя. Он подошел к плешивому, пошептал тому на ухо что-то бодрое, потом так же радостно ушел. Едва парень скрылся, Илейко начал про себя считать.

Получалось шестнадцать до момента, когда звук где-то потерялся, ну и потом около двадцати — уже несущественно. Что же, именно столько шагов понадобилось человеку, чтобы быть в зоне слышимости. И три — четыре шага для провала в некую глухоту. Занимательное явление.

— Итак, — тем временем заметил волосатый. — Ты пришел один.

Это был уже не вопрос, а констатация факта. Лив решил не подавать голос, пока его не спрашивают.

— Очень самонадеянно, — сказал плешивый. — И прошло бы, может быть, где-нибудь в низах. Но не это, я так подозреваю, тебе было нужно. Однако всего лишь два маленьких обстоятельства — и ты лежишь тут, как колода, только топора в тебе не хватает.

Илейко очень не хотел, чтобы сходство с пресловутой колодой довершил пресловутый топор. С топором в себе теряется очень важная особенность, отличающая его от бревна: жизнь. Он вновь, как бы убеждая себя в бренном существовании, пошевелил пальцами на ногах.

— Первое, — продолжал плешивый, выкатив глаза и надув ноздри. — Недавно у нас уже были норманны. И после того инцидента вряд ли кто из них сюда сунется, тем более, в одиночку. Даже свой, союзник, так сказать. Получается, что ты никак не связан с теми, кого хочешь изобразить. Не норманн ты, как не старайся.

"Кто бы возражал", — подумал Илейко. — "Вот уж, делать мне больше нечего, только корчить из себя вождя Нибелунгов".

Вслух, понятное дело, ничего не произнес. Вздохнул, тем самым выразив то ли досаду, то ли разочарование. На самом деле — просто так вздохнул, конечно. Но этим двоим, безусловно, виднее.

— Второе, — снова после паузы, проговорил плешивый. — Ливы в наше общество не допускаются. По своим морально-волевым характеристикам, так сказать. Это закон. Это не терпящее исключений правило. И знаешь, почему?

Не дождавшись ответа, он торжественно произнес:

— Потому что нам нужны живые люди, а не вымирающие. Скоро всех вас не будет. И, поверь мне, никто не станет по этому поводу ни скучать, ни переживать.

— Кто же останется, если нас не будет? — непроизвольный вопрос сам собой сорвался с губ лива.

— Мы, — просто ответил плешивый.

— Вот скажи мне, ради чего ты, собственно говоря, сунулся к нам, осененным милостью папских легатов? — поинтересовался волосатый. — На твой век жизни хватило бы. Наверно. Ковырялся бы в земле, выращивал бы что-нибудь, поедал. Зачем ты сюда-то сунулся?

— Меч хотел купить, — ответил Илейко.

— Miekka, miekka (в переводе, меч, примечание автора)! — взвился, вдруг плешивый. — Как смешно мне слушать твои слова! А знаешь ли ты, что даже ваш язык мы перевернем, перед сделаем задом, а верх — низом? Всех вас превратим в скотину (karja, в переводе, примечание автора).

— Зачем? — просто поинтересовался лив. У него возникли сомнения в нормальности этих двух людей. Кричат, обзываются, слюной брызгают. Сидят где-то в служебном помещении, весьма похожем на пыточную комнату, и хотят всех вокруг себя поубивать — как-то за рамками приличия все это.

— А зачем ты принес наш ярлык? — спросил тоже выглядевший рассерженным донельзя волосатый.

— Какой ярлык? — удивился Илейко.

— А вот этот! — торжественно изрек волосатый и достал из кармана кожаную бляху, где только не побывавшую за это время, даже в желудке медведя. — Что ты на это скажешь?

— Глаз змеиный с треугольным зрачком, — пожал плечами, насколько это было возможно в его положении, лив. — Правильно?

Двое переглянулись, видимо впервые услышав подобную трактовку, но виду не показали.

— Всевидящее око, а не глаз, — нашелся плешивый. — А еще это острие копья, пронзающее всемирное яйцо жизни. В этом вся суть. В этом — смысл. Но главное в другом.

— Главное в том, что этому миру уготована участь смены богов. Точнее — смены Бога. Он грядет!