Не от мира сего-3

Так и познакомились с Михаилом, тот корзину помог до дома донести, а потом пришел в гости, а потом еще и еще раз. А потом пришла зима, и он остался у женщины. Вместе с Михаилом неожиданно пришел достаток: все-то у него получалось, а игра в карты — лучше всего. Много начал выигрывать загадочный постоялец, деньги в дом приносит, подарки разные. Но не может счастье длиться бесконечно: оно либо в жизнь достойную воплощается, либо лихом оборачивается.

Как-то раз после святок пришел к ним в дом Садко — богатый гость, весь запыхался, пот со лба течет. Меня, говорит, Омельфа Тимофеевна послала: беда к вам идет. Стал постояльца искать, а тот как раз печки протапливает — морозно на улице.

— Ты, что же такое делаешь? — спросил Садко.

— А то не видишь, — ухмыльнулся Мишка. — Змея запускаю.

— Эх, дурья башка! — сказал музыкант. — Видишь ли ты, куда змей твой поворачивает?

Мишка позеленел, так, вероятно, бледность у леших проявляется. Совсем он от вольготной жизни голову потерял, забыл, что нельзя Хийси печки топить. Дым из труб обычных людей всегда по ветру стелется, а если к огню лесовик руку приложил, то он против ветра идет. Обязательно найдется человек, который на картину такую внимание свое обратит. Заинтересуется, озаботится и всенепременно доищется до расслабленного в тепле лешего. Что потом случится — одному Хийси известно, да и то, в общих чертах. Почему-то очень обижаются на него те, кто в леса ходить по какой-то причине не могут: стражники, судьи, государевы люди и им подобные.

Леший, может быть, еще и удерет живым, но его хозяева — простой руганью не отделаются. Острог, пытки, прорубь. Исключений практически не случается. Тем более, когда за дело берутся слэйвины. А к Мишке должен были прийти именно их отряд «по наблюдению за порядком». Буслаева случайно прознала, а узнав — Садка отправила.

Выход нашелся: Мишка, опечалившись, простился с хозяйкой, та, закручинившись еще больше, простилась с лешим. Хийси задами убежал в лес, чтоб где-то в брошенной медвежьей берлоге до весны залечь-отлежаться, а Садко в печи дверцы открыл и с умным видом принялся меха в топку раздувать.

— Ты чего это делаешь? — спросил подоспевший главарь отряда.

— Музыкальный эксперимент, — ответил лив и снова дунул: дым вылетел из печки и принялся всем есть глаза.

Стражники этому делу не обрадовались. Над собой любое насилие со стороны третьих лиц они терпеть не могли, они защищались всякими придуманными нормативными актами, лихо изогнутыми слэйвинами в судейском городке. Разве что были терпимы к начальственному поеданию мозгов. Но у большинства из них мозги заменились клейстером для склеивания деревьев разных пород: ливанский кедр, положим, с верблюжьей колючкой, или чученскую акацию с вековой елью. Поэтому слово «эксперимент» для них было ругательным, они и думать забыли про дым из трубы не в ту сторону, набычились, налили свои свиные глазки кровью и подняли руки, вооруженные плетками-семихвостками. Ну, сейчас, изобьем и хозяйку, и придурка этого в воспитательных целях до полусмерти.

— Да вы что — совсем страх потеряли? — закричал на слэйвинов Садко, удивляясь и одновременно свирепея.

— Ой, только не надо усугублять, — выругались стражники. — Мы русами учены, нас законы от насилия укрывают.

— А это мы сейчас проверим, — ответил музыкант и схватил коромысло. — Бывает у меня такая вещь, которую я на ваши законы ложу. Сейчас проверим, что лучше работает.

— Э, — сказали стражники. — Да это же богатый гость Садко. Вот бы его прищучить!

— Себе дороже, — заметили им другие стражники. — Ну их в пень, пошли, ребята, найдем себе занятий поинтересней, нежели с каким-то ливонским сумасшедшим отношения выяснять.

А про дым-то и думать уже забыли. Тупоголовые стражники, для которых два закона: они сами и еще власть денег — потащили за собой прочь самых тупоголовых стражников, тех, которые еще не совсем освоили главенство второго закона.

Ну а Мишка, перебедовав зиму, к женщине новгородской больше не вернулся. Чего ей жизнь портить? Средств к существованию он оставил предостаточно, на пару-тройку лет хватит. Ну а любовь — так лешим она, оказывается, противопоказана.

— Мишка! Леший тебя побери, чего там мнешься, как голый у бани? — спросил его Садко.

— Уж чья бы корова мычала, — пробурчал Хийси. — Не нравится мне здесь. Очень не нравится.

— А кому здесь нравится? — хором ответили трое человек и, кажется, даже Зараза — она на вопрос лешего тоже повернула голову и изобразила ртом какое-то движение.

Мишка, кряхтя, опустился на землю и проворчал:

— Просто так кружком сидеть — какая радость? Костерок, что ли запалить — и то веселее будет. Горячего вскипятить, либо просто так помедитировать. А?

Он вопросительно посмотрел на Пермю, тот в ответ пожал плечами и кивнул почему-то на Илейку. К Садку никто не обратился, и это его несколько задело.

— Сейчас, — сказал он, поднося пальцы ко рту. — Организуем посиделки.

Музыкант оглушительно (кто сказал, что стошнил?) свистнул, а потом удивленно посмотрел на людей. Откуда-то прилетел ответный свист, какой-то переливчатый, но недолгий.