Второй пункт объяснялся четвертым. Влюбилась она, видимо, зимой, а вот весной что–то случилось. Но что случается с любовью? Или она уходит, или уходит любимый человек. Если бы у Виленской ушла любовь, она бы не переживала — тут, кроме легкой грусти, ничего не остается. Значит, ушел любимый. Вот его–то Рябинину и не хватало. Его не было и, по словам свидетелей, не могло быть физически. Виленская находилась либо дома, либо на работе…
Шелест в зале усилился. Загорались зеленые лампы. По проходам таскали пачки книг. Рядом села девушка, сразу завалив бумагами весь стол. Рябинин ее давно приметил, с год. Она, видимо, писала диссертацию по социологии. Судя по литературе, что–нибудь про урбанизацию. Он все удивлялся: чем может обогатить социологию человек двадцати с небольшим лет — только чужими мыслями.
И опять он погрузился в свой листок.
Самоубийства совершаются под действием минуты. Что же для нее стало такой минутой?.. Скорее всего, письмо. Видимо, оно так потрясло Виленскую, что она даже записала о нем в дневнике. Ведь до сих пор факты и события не фиксировала. И эта запись последняя. Письмо, конечно, письмо. Нет, не письмо, а та бумага, которую она жгла на работе. Но вряд ли деловую бумагу, потому что на работе у нее все в порядке. Письмо и эта бумага… Черт!
Рябинин пугливо скосил глаза на соседку — та улыбалась своим социологическим книгам. Видимо, он выругался вслух.
Это же ясно! И просто. Никаких двух бумаг — одна бумага. Письмо. То самое загадочное письмо! Его она сожгла на спиртовке в столе. Нужно проверить на почте, когда и откуда она получала письма. Нет, пожалуй, почту тревожить не стоит. Что ж: получила письмо, снесла на работу и сожгла? Жечь там, где всем бросилось бы в глаза, где каждый мог подойти и спросить? Глупо. А если она принесла его кому–нибудь показать? Только Мироновой или Шурочке. Но они сказали бы следователю. Значит, письмо Виленская получила на работе. Но от кого? Она жила одной мыслью — о том человеке. Только одно письмо и могло ее потрясти. От него или по поводу его… И оно было передано. «Ну, а письмо–то зачем передавать». Теперь этот дурацкий телевизор…
Рябинин поднял голову. Девушка–социолог зябко куталась в платок и косилась на него. Конечно, он смешная фигура: сидит лохматый мужчина в очках и тупо смотрит в единственный листок, в котором почти ничего не написано. Это когда у всех–то папки, справочники, тома. Интересно: сколько следователь социологически обследует людей? Сотни, тысячи… Да как — в душу влезает. Этой бы девочке хватило на десяток диссертаций. Он встал и пошел в газетно–журнальный зал. Тут просматривали журналы, брали старые подшивки газет, интересовались новинками. Рябинин рассмешил девушку, протянув требование на прошлоне–дельную программку телепередач. На ее глазах отыскал он тот злополучный день и сразу нашел: в шестнадцать тридцать пять шла передача «Труженицы хрустальной колбы».
Рябинин слишком торопливо вернул программку и суетливо пошел из зала. Не будь эта программа старой, библиотекарша решила бы, что он побежал смотреть многосерийный детектив.
Он оказался в длинном коридоре, где медленно ходили аспиранты, уставшие от долгого сидения. Рябинин возбужденно зашагал вдоль стены, никого не замечая…
Значит, так. Вот, значит, как? Человек посмотрел передачу о своем институте и наложил на себя руки. Но почему?
Рябинин уже знал — почему. Он это узнал сразу, как только глянул в программку. Оставалось построить точную логическую цепь…
Ее любовная трагедия произошла весной. С тех пор Виленская ходила на работу и ежедневно видела свой институт. И ничего. Но вот она увидела его по телевизору, и ее нервы сдали. Правда, перед этим сжигалось письмо. И все–таки последней каплей стала телевизионная передача. Так может быть, так вполне могло быть, если только с этим хроникальным фильмом что–то связано. Скажем, самое неповторимое в жизни, которое ушло. Получалось, что это неповторимое привязано к съемкам. Съемки зимой и были. Там, на съемках, оказался тот человек. Вот почему Виленская никуда не ходила — она была с ним все дни. Видимо, съемочная группа небольшая…
Рябинин пошел в читальный зал и забрал свой одинокий листок. Остальное он додумает по дороге домой. Ему хотелось быстрого шага, успокаивающего. Радость всегда взвинчивала сильнее, чем неприятности. А сейчас у него была радость ученого, которого осенило после бесплодных опытов.
Завтра утром он найдет того человека.
11