Он натягивает шорты и подбирает с земли мое парео. Я все еще в его рубашке. Очень стараюсь не рассматривать его слишком пристально, но получается слабо. Убеждаюсь, что у него очень красивое тело. Пропорциональное: не субтильное, но и не перекачанное. Я с позиции профессионала интересуюсь. Я же уже рисовала с обнаженной мужской натуры. Я совсем не запала на сводного брата.
Его присутствие делает дачный домик еще более уютным. Я надеваю джинсы и старую растянутую кофту, которую еще мама носила, когда была мной беременна. Руслан дрожит в полумокрой рубашке.
— Ой, тебе же не во что переодеться. — спохватываюсь я. — Сейчас.
Бросаюсь в соседнюю комнату, как Руслан за сиренью в тот вечер. Раньше это была родительская спальня. Не входила сюда с тех пор, как его не стало. Из раскрытого шкафа выдергиваю свитер, напоминающий тот, что носил Данила Багров, и несусь обратно.
Руслан уже поставил чайник и греет руки над пламенем газовой плитки.
— Вот, надень!
— Спасибо, Дотнара, но вряд ли свитер согреет лучше тебя, — ухмыляется парень.
Я улыбаюсь. Я проглотила все обиды. Я совершенно не хочу на него злиться. Пусть зовет, как хочет!
Стягивает рубашку и надевает свитер. Он идет Руслану больше, чем рубашка за двести баксов.
— Прости, но на летней кухне нет света, так что караси отменяются, — смеюсь я.
Достаю из рюкзака то, чем закупилась в городе: доширак, упаковку баранок и банку тушенки.
— Да тут целый пир! — восклицает Руслан, потирая руки.
— Не такой, как мама закатила!
— Зато можно не манерничать, — замечает он.
Я наслаждаюсь каждой минутой этого вечера, согретого теплом его улыбки. Мы едим тушенку одной ложкой прямо из банки. Он такой настоящий, совсем другой Руслан. Или я не разглядела в нем этого раньше из-за детских обид?
— Дотнара, я тоже хотел извиниться, — говорит он, протягивая мне половинку баранки.
— За что?
— Я вел себя по-дурацки в кофейне. Я даже не знаю, что на меня нашло.
— Я тоже вела себя по-дурацки. Давай я перерисую тебя и забудем все?
— Серьезно?
— Да!
Я достаю из сумки пленэрный набор: планшет для акварели, огрызок простого карандаша и коробочку акварели со складной кистью внутри. Наливаю в кружку воды и ставлю рядом белую тарелку с трещиной посередине.
Подхожу к Руслану. Кладу пальцы ему на подбородок и задаю нужный ракурс.
— Дотнара, — говорит он тихо-тихо, почти одними губами.
— Что? — выдыхаю я.
— Ничего, просто мне нравится твое имя. Очень. Потому, наверное, и вел себя так тупо.
Я краснею и возвращаюсь на свой стул. Пристраиваю на коленях планшет и делаю набросок. Получается криво, потому что руки ходят ходуном. Он — моя самая красивая модель. Об этом говорит каждая линия, каждое цветовое пятно. Когда страшно признаться в чем-то даже себе, признание стерпит бумага. Я сейчас говорю с бумагой. Я шепчу ей о его совершенстве. Он, определенно, слишком хорош для меня.
Глава 4. Нара. Краплак розовый
— Данилевская, ты уснула, что ли? — визжит преподавательница мне чуть ли не в ухо.
Она ходит между мольбертами и смотрит, как мы справляемся с заданием. Ничего особенного. Обычная срисовка композиции. На этот раз тройка яблок, драпировка, кувшин. Я смотрю на свой лист. Мужские губы. Его губы. Хватаю клячку и поспешно промакиваю графит, пока не остается лишь намек на форму. Торопливо скетчу кувшин и все поглядываю на тюбик с сажей газовой. Говорят, что черного не существует. А потом он врывается в твою жизнь. Его так много в его волосах, и глазах, и даже голосе.