Не отпускай моей руки

Арольд только бессильно сморгнул это всё. Да уж, он-то решит, с ним ему уже приходилось сталкиваться. А потом навалился приступ кашля, и Арольд отвернулся, чтобы не кашлять на кастеляна. А тот всё не уходил, стоял и смотрел в лицо. А потом спросил:

– Вас уже кормили?

Арольд стёр с губ следы кашля и поверх ладони глянул на старика.

– Нет ещё… – ответил шёпотом.

– Я распоряжусь, чтобы вам дали горячего… и глинтвейна…

– Зачем? Что бы я ненароком не заболел и не сдох? – скривился Арольд теперь уже без всякой улыбки. – Я уже заболел… так что поздно…

– Пока же вы ещё живы.

– Пока… – Арольд улыбнулся старому кастеляну в глаза. – Вернётся граф – будете оправдываться…

– Не буду, скажу, сын графини Орант слишком слаб здоровьем оказался, сам сдох от первого же чиха.

Арольд стиснул зубы на это и не нашёлся, что сказать в ответ, а может, все мысли разом замёрзли. А кастелян осмотрел его ещё раз и добавил:

– Вы бы не сидели на колодце, ещё заснёте так и упадёте назад. Там воды хоть и немного, но нахлебаться вам точно хватит, и совсем не болезнь тогда вас свалит. Утонете. Вашу пропажу тут никто не заметит, пока хватятся, уже поздно будет.

– И что – плакать будете? Конечно же, нет!

– Конечно. И даже перед графом оправдываться не придётся. – Демонстративно пожал плечами старый кастелян, улыбаясь в седую бороду. – Утонул – так утонул. Сам растяпа.

Арольд громко хмыкнул на его слова. Да, он прав во многом. Столько ночей нормально спать не получалось, ещё, и правда, упадёшь в колодец. Что тогда? Вылавливать никто не бросится. Никому до него дела нет.

А Ролт развернулся и пошёл от него. Арольд успел лишь сказать ему в спину:

– Спасибо!

– Её благодарите… – был ответ.

Её, это дочь графа, стало быть. Как она там назвала себя? Эллия? Это она, выходит, добилась того, чтобы ему дали другое одеяло и плащ. Кастелян сказал про неё: «у неё доброе сердце…»

Она хорошенькая, ещё и добрая, не в пример своему папочке-графу, мстительному и жестокому.

Про то, что у графа погиб последний сын в войне с Орантом, Арольд не знал. Может быть, отсюда эта ненависть к нему? Даже если слуги так относятся, то что уж говорить про их господина тогда? Кастелян дерзкий и много себе позволяет. Перед ним лорд, сын графа, а он язвит и издевается… Ну, хоть вещи помог набросить и всё застегнул-завязал, как надо. Арольд бы одной рукой не справился. Так что, может быть, Ролт этот не так уж и плох, как кажется. Если ещё и на ужин чего горячего дадут – вообще красота будет.

Он всё же старался не падать духом. Дождь когда-нибудь кончится, одежда высохнет, вот и сейчас пока на голову не льёт, уже хорошо. Мать выкупит его из плена, и он вернётся в Орант, домой. И всё это забудется, как кошмарный сон.

Его покормили горячим, принесли большую кружку глинтвейна, и он выпил и съел всё, даже кусочек лимона со всей кожурой. Одежда под одеялом и сухим плащом начала потихоньку подсыхать, и на душе повеселее стало. Ночью, правда, опять пошёл дождь, мелкий и секущий. Пропитанный воском плащ какое-то время справлялся с ним, и Арольд сидел теперь не на камнях, а на земле, на мокром сене, привалившись к кладке колодца спиной. И даже смог уснуть ненадолго.

Следующий день выдался солнечным и погожим, и от тепла так хорошо и радостно стало на сердце, что даже жить захотелось. Солнце сверкало в лужах двора, купались воробьи в воде, разгоняя по поверхности луж яркие отражения голубого неба. Служанки опять сновали туда-сюда, смеялись, развешивали бельё, и всё, казалось бы, вошло в привычную колею. Всё, да не всё.

Арольд ещё больше заболел. С утра он ещё сумел поесть, развешал по кладке колодца все свои сырые одеяла и плащи и даже спинал в кучу сено, чтобы на ветерке его продуло и подсушило солнышком до вечера, а к обеду ему уже стало так плохо, что он даже не мог стоять на ногах. Он просто сидел на земле, привалившись к колодцу спиной, укрыл сам себя влажным плащом и впал в какое-то полузабытьё, ничего не видя и не слыша.

У него начался жар, его колотило, но он не мог подняться или дотянуться до сырых одеял. Болело горло, невозможно было и сглотнуть без боли, с болью ухало в виски, тело стало непослушным и слабым. От обеда и ужина он уже отказался, просил только попить.

Кухарка, что принесла ему ужин споила Арольду две кружки воды и сама укрыла подсохшими за солнечный день одеялами и плащами, всё что-то сетовала и с жалостью заглядывала в лицо. Но Арольда бил озноб, и он просто лежал с закрытыми глазами. Кровь пульсировала в голове, в ушах, под нижней челюстью, в больном горле. Всю ночь его трясло в лихорадке, он что-то бредил и кашлял.

Утром его навестила сама дочь графа. Она трогала его лоб прохладной ладонью, задавала вопросы, сама споила кружку горячего вина с травами и лимоном, укутывала потеплее, подталкивая одеяла под плечи, и смотрела с такой болью и жалостью во взгляде, что Арольд в тот миг готов был простить ей даже родство с графом.