Он подумает, что я отлыниваю от занятий. Нет, придется терпеть, сейчас условия совсем не те, что в гламурном двадцать первом столетии. Это железный двадцатый век. Его обитатели вылиты из бронзы, любые причины для отказа от боя, нормальные для 2020 года, они воспримут как слабость и отговорку.
Так, что тут у нас есть? Кажется, вот здесь в бульоне холодное вареное мясо. Можно сделать бутерброд с помидором и лучком. А что, получится питательно и съедобно.
— Ты что здесь делаешь? — резко спросил отец сзади.
От неожиданности я с сильным хлопком закрыл дверцу холодильника.
— Привет, пап. Я хотел перекусить перед сном.
Отец немного покачивался на месте. Странно, но он вроде бы трезвый, запаха алкоголя нет.
— Ты где шлялся весь день, паршивец? — грозно спросил отец. — Только не говори, что на занятиях. Опять со своими шебутными дружками? Говорят, одного из них замели недавно. Ишь ты, перекусить он собрался.
Я слишком устал, чтобы придумывать новые причины для своего отсутствия. Поэтому ответил, как есть.
— Я был в техникуме. Ходил на тренировку по боксу. Встречался с девушкой.
Информация была настолько обширной и точной, что отец на мгновение остолбенел от удивления. Видимо, прежний Виктор не слишком уж и потчевал его рассказами о своей жизни. Но затем запрещенное слово сыграло свою роль и он насупился.
— Я же запретил тебе ходить на бокс, — сказал он зловеще, хотя я что-то не помнил, будто мы договаривались о подобном. — Или ты забыл? Пока ты там балду гонял, я тут за бабкой ухаживал, она чуть не окочурилась. Да и мамка твоя здесь истерику устроила.
Я рванулся к двери, но он крепко схватил меня за локоть.
— Ты куда?
— Что с бабушкой? — спросил я, задыхаясь. — Она в порядке?
— Да, все с ней нормально, она еще крепкая, — сказал батя, удерживая меня за руку. — Мы с тобой еще не закончили. Ты зачем продолжаешь ходить на эти дурацкие занятия? Я же тебе запретил. Или ты меня уже ни во что не ставишь?
Я искренне удивился. Я был очень уставший и встревоженный вестью о недомогании бабушки.
— Я что-то не помню, будто ты запрещал мне. Но даже если и так, то я уже совершеннолетний, а значит могу сам решать, что делать и куда мне ходить.
Отец затрясся от злости.
— Да что ты говоришь? Ух ты, какой ты у нас самостоятельный стал. Что еще ты скажешь? То, что ты уже вообще можешь мои слова в задницу засунуть? А ты забыл, что мы тебя поим, кормим и одеваем, такого здоровенного лба? Ты, часом, не охренел ли, щенок? Ни пальцем не шевельнул, чтобы помочь, а уже такой самостоятельный выискался. Сам можешь решать, куда ходить?
Я стоял и смотрел на него, брызгающего слюной от злости. Вот чего ты пристал ко мне, мужик? Почему ты не хочешь понять мое стремление к реализации своих талантов и если не помочь в этом, то хотя бы не мешать? Я буду делать все по дому, что нужно, все, что ты попросишь, но сейчас мне надо полностью сосредоточиться на тренировках, неужели это непонятно?
— Короче говоря, — сказал отец, продолжая стискивать мой локоть. — Или ты сегодня же заканчиваешь со своими тренировками или можешь валить нахрен из дома. Мне такой сын не нужен. Ты и так дома не появляешься.
Кровь ударила мне в голову. Вот чего я не люблю, так это ультиматумов, предъявленных вот таким вот беспардонным образом. Они всегда вызывали во мне ослиное упрямство и желание идти наперекор, только за счет того, что мне выставлен ультиматум.
— Ну и отлично. Обойдусь без вас. Мне тоже такие родители не нужны. Только и умеете, что палки в колеса вставлять.
Лицо отца исказилось от ярости, он отпустил мою руку и замахнулся сам. Я инстинктивно принял боксерскую стойку, подняв кулаки перед лицом.
Не знаю, что случилось бы, если бы он меня ударил. В конце концов, этот человек мне никто, я на самом деле вовсе не его сын. Мы могли и подраться.
Наверное, в обычной ситуации я бы постарался как-то спустить всю эту ссору на тормозах, но сегодня вечером все как будто сговорились против меня. Сначала Лена, теперь отец. А я смертельно устал, хотел кушать и спать. Мозги соображали плохо, я способен только на самые незамысловатые примитивные реакции. Например, ударить в ответ.
Но отец не стал меня бить. Наверное, увидел мрачную решимость на моем лице. Он опустил руку, потом указал на дверь.
— Вон отсюда, щенок. Не доводи до греха! Уходи немедля.
Я почувствовал, что мои ноздри раздуваются, как у бешеного быка.
— Ну и уйду. Мне здесь нечего делать.
Я стремительно вышел из кухни за вещами. Вошел в комнату, где обычно ночевал, хотел запихать свои пожитки в сумку. Из темноты ко мне навстречу бросилась рыдающая Светка.
— Витенька, куда ты уходишь? Пожалуйста, не оставляй нас!
Я обнял сестренку и поцеловал в макушку.
— Все хорошо, Света. Я скоро вернусь, обещаю.
Потом подошел к кровати бабушки. Старушка лежала в постели с приоткрытыми глазами и смотрела на меня. Я пожал ее руку.
— Бабушка, я вернусь, клянусь. Слово даю.
Старушка сжала мою ладонь и прошептала еле слышно:
— Храни тебя Господь, внучек.