Не отверну лица

Но сейчас Густав был почему-то спокоен. Его больше тревожила непосредственная и уже ощутимая опасность — холод.

«Двигайся, главное — побольше резких движений», — вспомнил он советы Копфа, который к нему благоволил. Движений этих оказалось недостаточно. Он не успевал одной рукой оттирать замерзшие места, пританцовывал на месте, кружился, забрасывал карабин за спину и даже втыкал его в сугроб, чтобы можно было работать обеими руками. Обеими руками... О, как он ненавидел в эти минуты свой карабин, который даже через рукавицы жалил холодом!

— Хэлло, Руди! Густав! — донесся от бабушкиной хаты резкий голос унтер-офицера...

«Попросить бы у него тот кавказский башлык, который он приобрел у Гегнера», — с жалостью к себе подумал Густав. Но эти мысли перебил окрик Грубера:

— Смотрите у меня, черти, на лес! На лес смотрите!..

— Хэлло! — слабо донеслось с соседнего поста. Густаву показалось, что это не голос веселого Руди, а его стон.

Борьба с холодом продолжалась до тех пор, пока Густав не решился пренебречь наставлениями унтер-офицера и отступать с открытого поля под защиту сарая. К боковой стенке сарая примыкал, образуя узкий проход, стожок сена. Это было настоящее спасение от губительной вьюги.

Густав снял рукавицы, чтобы получше ощупать лицо и уши. Настывший карабин прислонил к стожку.

«Буду слушать, — решил он. — Все равно дальше носа ничего не видно». Это решение успокоило Густава. Ему на первых порах было даже интересно, защитив воротником шинели глаза, вслушиваться в сатанинский говор неба и земли. Что-либо понять в этом говоре он не мог: чужая земля и чужое небо разговаривали на своем языке.

Раза два порыв ветра был так стремителен и силен, что Густаву пришлось хвататься за выступ сруба, чтобы не упасть. Если бы не эта случайная опора, его, пожалуй, подняло бы на воздух.

Напряженно прислушиваясь и уже привычными движениями хватаясь при каждом шорохе за сруб, Густав не сразу понял, что с ним происходит даже тогда, когда неведомая сила в самом деле оторвала его от земли и повлекла вверх.

— Гот мит унс, — пробормотал Густав, силясь открыть глаза, но они слиплись. Что-то мягкое и цепкое, будто гигантская лапа зверя, легла ему на лоб, сдавила переносицу... А тело продолжало плыть в высоту, как чужое, уже не принадлежащее ему. Вот оно на мгновение остановилось, потом перевернулось в воздухе и опустилось на что-то покатое и подвижное, как круп лошади. Хватая руками воздух, Густав понял наконец, что его несет в непроглядную тьму человек. По крупному шагу, глубокому дыханию, по хватке, с которой человек этот забрал в одну свою гигантскую руку обе кисти свесившихся рук Густава, пленный догадался, что враг его огромен. Густаву хотелось закричать, но вес собственного тела сдавил дыхание...

— Не шуми! — вдруг зазвучал у него над ухом громовой голос.

И в лихорадочном состоянии мозг подсказал Густаву, что голос этот где-то уже был слышан, знаком.

— Тут и до дому недалече, — успокоительно рокотал бас победителя.

3

То, что партизан назвал «домом», было сонмищем деревьев. Ни больше ни меньше.

В лесу Иван опустил Густава на снег и приказал идти вперед. Мельком взглянув на своего победителя, Густав отбросил всякие сомнения. «Лучше бы он нас тогда подорвал гранатой», — подумал Густав с тоской. Иван молча указал, куда идти. Густав поплелся по узкой тропинке, еле переставляя ноги.

По лесу шли не меньше часу. Некоторое время Густав еще тешил себя надеждой, что Грубер обнаружит пропажу, товарищи устроят погоню. «Поднимется стрельба, и я брошусь под ноги этому верзиле, свалю наземь, — в горячности раздумывал Густав. — Что угодно, только не русский плен!»

Но стрельбы не было слышно. Унтер-офицер, вероятно, окликнул его, ложась спать. В лесу стояла глухая тишина, замерло все живое, что могло жить в таких условиях. В иную минуту Густаву думалось, что все это сон, и он шептал, бодрясь: «О господи, пробуди меня скорее... Ведь я сплю на посту». Мысли, желания, ощущение сна и предчувствие беды переплелись: бодрствующему хотелось, чтобы на пост скорее заглянул Грубер или дежурный офицер: спящему думалось только о пробуждении... без Грубера.

Наконец их окликнули. Из лесных сумерек, сквозь которые проглядывал расплывчатый силуэт бревенчатого строения, стоявшего сбочь дороги, к ним шел человек. Он скручивал цигарку, держа при этом винтовку под мышкой. Приблизясь к полуночным путникам, человек попросил огня.

— Ведешь? — спросил он, наклоняясь лицом к пригоршням богатыря, втягивая в козью ножку зажженный для него слабый огонек.

Иван ответил что-то неразборчивое.

— Как они там? — снова спросил часовой. Ему было просто скучно в морозных потемках, хотелось поговорить.

— Забились, что твои воробьи под застрехи, — нехотя ответил Иван, — насилу разыскал...

— Ничего! — со спокойным ожесточением рассудил встречный, дымя, откашливаясь, сплевывая в снег слова вместе с табачными крошками. — Под застрехами долго не просидят!