Не отверну лица

Густав недоуменно качнул плечами, вертя в руках бумагу. От него требовалось лишь указать год рождения, воинское звание и домашний адрес в Германии. Но и этого писать не хотелось, потому что от подобных бумаг пахло протоколом, а от протоколов — допросами. К чему все это?

Он возвратился в большую комнату, где заметно прибавилось людей. Партизаны запросто вваливались сюда, заходили к командиру, наскоро о чем-то переговаривались-с ним. Иные спорили и даже кричали там, называли командира, кто старшим лейтенантом, кто Петром Семеновичем. Потом исчезали, достав огонька для цигарки прямо из плиты. Густав в который раз отмечал, что на пленных они попросту не обращали внимания, словно их не было здесь.

Наконец Сапронов громко и требовательно попросил всех партизан удалиться. В приемной остались трое пленных с часовым Митькой. Сапронов позвал Валю к командиру. Почти сразу повели туда солдата с губной гармоникой.

Густав заволновался, стал прислушиваться к разговору за дощатой перегородкой. Унтер тоже приподнял голову, медленно повел глазами в сторону командирской комнаты, слабо улыбнулся Густаву.

— Откуда, приятель? — стараясь быть веселее, спросил Густав.

— Обращайтесь ко мне по форме! — вдруг оборвал его унтер-офицер. Он поправил свалявшийся на плече погон со знаками отличия.

За дверью между тем продолжалась беседа «музыкального» солдата с Данчиковым.

— Меня зовут Ганс Хайнеман... Из Гамбурга... В армии служу семь лет... — четко доложил солдат.

Затем наступила пауза. Ганс бормотал что-то невнятное. Партизаны смеялись.

— Вспомните, — настойчиво добивалась переводчица, — кто был ваш отец: рабочий, служащий конторы, рыбак или, может быть, фермер?..

— Я вас хорошо понял, фрейлейн, — перебил Валю Ганс Хайнеман. — Запишите: из солдат.

— Не может быть, Ганс, — разъяснила Валя. — Вы послушайте меня внимательно: до того, как стать солдатом, ваш отец торговал в лавке, был мясником или, может, ловил рыбу — понимаете?

— При чем тут рыба? — повысил голос Ганс. — Мой отец был заслуженным человеком. Имел Железный крест от кайзера. В нашей семье никогда не ели рыбу.

— Ах, боже мой! — воскликнула девушка по-русски. И затем на немецком языке принималась опять перечислять профессии. Ганс что-либо добавить к сказанному ничего не мог, кроме того, что отец погиб на фронте в девятьсот пятнадцатом году, а он, Ганс, родился в четырнадцатом.

Кроме службы в армии покойный Фридрих Хайнеман не оставил сыну никаких воспоминаний о себе. Отца решили оставить в покое.

— Мать работала где-нибудь?

— Как обычно — у плиты и ванны с бельем...

— Ну хорошо. Может, у тебя старшие братья были, содержали вас с матерью и тебя обучали какому-нибудь ремеслу? — допытывался Данчиков, не получив вразумительного ответа о матери.

Оказалось, что у Ганса Хайнемана было даже два брата: Христиан и Людвиг. Один погиб под Гвадалахарой в фашистских войсках в 1936 году, второй пропал без вести в горах Югославии полгода назад...

Было что-то жуткое в спокойных словах Ганса о гибели на войне отца, двух братьев. Данчиков презрительно и грустно смотрел в лицо солдата. Хотелось сказать: «Неужели ты, Ганс, последний из мужчин рода Хайнеманов, не задумался над своей судьбой? Что ты ищешь и что можешь найти, кроме смерти, на полях России!..» Но гордое лицо солдата, вспотевшее больше от непонятных ему вопросов, чем от бренности выпавшей Хайнеманам судьбы, не отражало душевных мук Ганса.

Данчиков обернулся к Вале:

— То ли он разыгрывает нас, то ли ты не смогла ему как следует втолковать, чего мы добиваемся. Это вовсе не допрос. Нам захотелось о нем знать немного больше, чем имя и солдатский номер.

Командир встал, приоткрыл дверь:

— А ну-ка, Митя!.. Или ты, Сапронов. Позовите одного-двух бойцов с улицы, которые окажутся поблизости.

Хайнеману разрешили сесть. Пришли Халетов и Бражников. Последний был из здешних жителей, огородник артели, — широкоскулый, неразговорчивый мужчина с добрыми черными глазами. Он доложил о прибытии и стал в дверях, опершись плечом о притолоку.

Увидев, что Данчиков задумался о чем-то, Сапронов по собственной инициативе продолжал беседу.

— Вот смотри сюда. Я — электромонтер, то есть рабочий. Он, — Сапронов показал на Бражникова, — агроном, а этот, Халетов — пас овец, сеял хлеб — крестьянин. Пришла война, мы стали солдатами. Выгоним вас — и снова всяк за свое дело. Ясно?

Валя перевела Гансу слова Сапронова.

Но Ганс обиженно твердил, что это ему все ясно, так же ясно, как и то, что его происхождение — из семьи солдата.

— А почему вы, собственно, удивляетесь? — спросил Данчиков своих товарищей, словно ему давно была знакома разгадка такого поведения Ганса Хайнемана. — Немцы — военизированная нация. Почти пятьдесят лет у них продолжается казарменный образ жизни. В армии служат, как видите, семьями. Из поколения в поколение. Стоит ли удивляться, что возникло целое сословие военных?..