Не отверну лица

Не ожидая ответа и что-то выкрикивая на бегу, человек метнулся к Халетову. Дозорный отпрянул в сторону, крикнул: «Стой!» Он направил автомат на нападавшего и готов был перерезать его очередью. Но когда незнакомец с отчаянием в голосе и упреком несколько раз повторил: «Халетов... Халетов...», дозорный словно пробудился от оцепенения. До его сознания стали доходить полузабытые интонации.

— Веретенников!

Да, это был он — совершенно исхудавший, одетый в лохмотья, с трясущимися от слабости руками. Через плечо — длинная веревка, как кнут у пастуха. Один конец ее служил Веретенникову поясом вместо потерянного ремня. В руках бывшего связного не было ни винтовки, ни другого оружия. В намертво сжатой руке торчала лишь бутылка с горючей смесью. Бутылку эту Веретенников то поднимал над головой, то опускал, разглядывая своего однополчанина в упор, радуясь встрече и не доверяя своим глазам.

Первыми осмысленными словами его были:

— Веди меня скорее к лейтенанту, Михаил...

Он даже не спросил, как очутился здесь Халетов и жив ли их командир.

Когда подоспел запропастившийся Бараев, дозорные подхватили Веретенникова под руки. С каждым шагом он все больше обвисал на их плечах, теряя силы. Лишь у костра бойцы догадались размотать с него веревку. С минуту Веретенников сидел в кругу ошеломленных не менее, чем он сам, товарищей, сжав ладонями виски, озираясь по сторонам чужим, отсутствующим взглядом. Наконец он, словно вспомнил о чем-то, сорвал с себя остатки гимнастерки и принялся кататься по земле. При каждом движении его тела все больше высвобождалась полоска плотно скатанного алого полотнища.

— Знамя!! — одновременно выкрикнули Сапронов и Трубицын. Все бросились к лежащему на земле Веретенникову. Связной попытался встать. Но не смог. Он доложил лежа, приподнявшись на локтях.

— Товарищ лейтенант! Штаб сгорел... Это все, что осталось...

Несмотря на запрещение командира, бойцы подняли Веретенникова на руках, стали качать. Впечатление было такое, словно Веретенников пришел из-за линии фронта и положил перед товарищами клочок родной земли, еще не поруганной врагом — чистой, борющейся, непобедимой...

Кто-то догадался подать Веретенникову гимнастерку. И тотчас бойцы кинулись к своим вещмешкам, вытряхивая из них все, что, по мнению владельцев, можно было подарить. Вскоре связной сидел рядом с лейтенантом, подпоясанный широким кожаным ремнем со звездой. Данчиков уже позабыл, что в свое время отдал этот ремень Сапронову.

До глубокой ночи взвод слушал суровую исповедь связного о своих злоключениях за двенадцать дней, за каждый день и час этого необыкновенного пути.

...Штаб накрыли слепым снарядом. Ветхий домишко у блиндажа расползся от взрыва и вспыхнул. Веретенников подобрался к штабу уже под обстрелом немцев: танки шли огородами, не переставая стрелять. Вытащив из огня мертвого комбата, боец кинулся обратно под горящий навес, но в чаду, кроме зачехленного знамени, ничего не увидел.

Куда-то бежали люди, слышалась русская, потом немецкая речь. Под тяжестью танка осел окопчик, Веретенникова засыпало землей. Когда очнулся и выбрался на поверхность, было уже светло. На его глазах догорало большое село. На месте штаба дымилась куча обугленных бревен. Огненный вал укатился на северо-восток. На месте расположения взвода боец никого не застал, но понял, что товарищи по оружию отошли без боя. Куда? Об этом он мог только догадываться...

В одной деревне Веретенников раздобыл веревку и бутылку с горючей смесью. Ночевал на деревьях, привязывая себя веревкой к стволу, чтобы сонным не упасть. Потом уже не мог и подниматься на дерево. Ночевал под кучей хвороста или просто в густом кустарнике. Жил одной мыслью: идти, пока сможет двигаться, при явной опасности — сжечь себя, но не отдать знамени...

4

Древний старик, которого разведчик Саидов мельком увидел в лесном хуторке, оставался там к моменту прихода немцев единственным мужчиной.

Это был Парамон Белов — основатель хутора и самый старый житель в нем. Давным-давно, еще до получения «от бар воли», перекочевал он с отцом и дедом, с матерью и кучей своих старших братьев и сестер в здешние дебренские места. Вольнолюбивое семейство Беловых скрывалось от лютого барона немца Крейса. Отец с дедом корчевали пни, курили смолу, охотились с рогатиной на медведей, а мать с Парамошкой и другими детьми сажала картофель, собирала грибы. До объявления воли беглая семья Беловых обжилась в лесу. Беловы срубили себе из вольного леса добротный дом, сбывали в ближайшие селения смолу и деготь. Впоследствии они роднились с новыми соседями, пристраивали новые избы. Так появился в глухомани хутор, который долгое время называли просто Беловым, а лес вокруг него в народе слыл как Белове урочище, богатое дичью.