Не переводя дыхания

Стихов он больше не писал, но дня три спустя он сел за очерк для многотиражки. В Архангельске говорили, что Синицын здорово пишет, а редактор половину статьи зачеркнул, да и в другой половине он изменил чуть ли не каждую фразу. Генька написал: «Ольга ласково обтирала тряпкой станок — так в деревне она гладила свою корову». Редактор вместо этого поставил: «Вчерашняя колхозница Ольга быстро справляется с чисткой станка». Генька в бешенстве скомкал газету.

Он и здесь не сразу сдался. Он написал другую статью: о быте молодежи. Он высмеивал вечерки, любовь под фокстрот, культ галстуков. Перечитывая статью, он вдруг заметил слово «дроля». Он быстро зачеркнул его и поставил «девушка». Ему было стыдно, точно он проговорился. Он вспомнил Лельку: Лелька и вправду была дролей. Как он тогда хорошо жил!..

Он послал статью в «Комсомольскую правду». Ответа не последовало. Тогда Генька растерялся. В Архангельске он знал: Мезенцев против него. Они ссорились, потом мирились. Ребята звали его «Гитлером», он о них думал — «бараны». Но все-таки они друг друга любили. А здесь некого обругать, некому и пожаловаться.

Как-то Генька сказал Кудряшеву:

— Мог бы за станком присмотреть.

Кудряшеву было пятьдесят шесть лет. На заводе его уважали. Старый московский рабочий, он любил рассказывать о том, как мастеровые жили прежде, о забастовках пятого года, о дури хозяев. Работал он исправно, и никто никогда ему не делал замечаний. Кудряшев с усмешкой поглядел на Геньку.

— Ты, прежде чем кричать, спроси. Павел здесь работает и Шкатов. Твои — комсомольцы. Они и постарались. Сколько раз я это говорил: не знаешь — спроси меня или Синицына. А они все сами хотят. Вот и результаты. Я даже не понимаю — что это за народ? В наше время спросил бы, тебя бы к чортовой матери послали. А теперь — пожалуйста, и инженер объяснит, и книжки выпустили, и на курсы зовут. А им некогда. Ты вот мне скажи: куда это они спешат? Если ты коммунист, ты должен помнить о главном. Прежде большевики — о чем они думали? О решетке. Поймали с листком, и готово: под замок. А эти о портфелях думают: как бы поскорей выдвинуться.

Генька сказал:

— Все это не так. То есть так, да не так. Ты вот орден получил, а я сижу за решеткой. Не понимаешь? Разве я об этом мечтал. Для меня что здесь работать, что в тюрьме сидеть. Ты что глядишь на меня? Что я, сумасшедший?

Кудряшев ответил нето со злобой, нето с жалостью:

— Калечный ты чорт! И откуда вы этакие беретесь?..

Работая над мостом, Генька отбился от комсомола. Теперь он поговорил с Цандером, и Цандер поручил ему сделать доклад о роли политотделов. Генька давно не выступал на собраниях. Он увлекся и начал говорить о мировой ситуации, о фашизме, о революционной романтике. После собрания произошло объяснение с Цандером.

— Доклад как?

— Ничего. Только воды подпустил. Надо было лучше подготовиться. Ребята говорят, что фактического материала мало.

— Ясно, привыкли, чтобы им все разжевывали. А я на это не гожусь. Другой раз пусть Орлов выступает.

— Ты что это? Обиделся? Это ты, брат, оставь! Скажу Орлову, Орлов выступит. А я вот тебе предлагаю, в связи с кампанией по воздушной обороне…

— Не буду! У меня «вода». Пусть Орлов говорит: у него, будь спокоен «фактическое» — что вчера прочитал в газете, то и преподносит.

— А отказываться ты не можешь. Какая ж тогда дисциплина?

— Плевать мне!.. Комсомольцы вы, а хуже бюрократов.

— Слушай, Синицын, ты не бузи! Хорошо, ты мне это говоришь. Очень просто: за такое могут и вычистить.

— Да ты не стесняйся, вычищай! Этот сор не для ваших хором!..

Генька хлопнул дверью. В тот же вечер Цандер беседовал с Варнавиным о Геньке.

— Парень толковый, но какая у него амбиция, и не черта не хочет выслушать.

Варнавин решил образумить Геньку. Но Варнавин был молод и неопытен. Ему хотелось сказать: «Слушай Генька, чего это ты взъелся? Давай разберем! Хочешь что — скажи. У нас тебя здорово ценят. Вот и Щеглов говорил Цандеру: „Это парень с будущим“. Так что, если что есть — сгладится, а мы все таки товарищи, надо друг за дружку держаться…» Но Варнавин думал, что так говорить нельзя: это детский разговор, и, встретив Геньку, он сказал:

— Мы вот решили выпрямить тебя. Нельзя без воздействия коллектива…

Его голос, тихий и ласковый, как-то не шел к сухим словам. Генька ему ничего не ответил, только махнул рукой и ушел прочь.

На первомайском параде Генька шел с товарищами по заводу. Они несли огромный громкоговоритель, разукрашенный бумажными гирляндами. Проходя мимо трибуны, на которой стояли вожди, Генька подумал: если бы поглядеть так, чтобы они заметили!.. Он может сделать куда больше того, что он делает. Но никто этого не знает: ни Варнавин, ни Цандер, ни профессор Щеглов, ни редактор «Комсомолки». Геньке не дают ходу. Вдруг кто-нибудь его сейчас заметит, позовет, скажет: «Ну, Синицын, выбирай!..»