Не плачь, казачка

Подружки мои дорогие! Кому «за», кому «до», а вообще — давно вернувшиеся с ярмарки. Люблю наблюдать за вами, видеть вас. Как старательно собираете свои актерские аксессуары и сломя голову мчитесь выступать, бесплатно выступать где потребуется. Будь то воинская часть, или ЖЭК, или больница.

«Шефака давить» — называется на языке актеров шефское выступление.

Помню, прилетела откуда-то, а в Москве субботник. Люди копошатся, метут, стригут, песенки поют, в цехах проценты выдают, а я?!

Хватаю концертное платье, туфли — и в Дом кино.

Там шел вечер, и вел его Олег Анофриев.

— А ты чего? Тебя в списках нет.

— Так впиши. Я неохваченная…

Толстенькие, с подагрой на ногах. Газ, люрекс, парик, немодные лаковые туфли, бисер…

По ходу того как облачают себя в сценические одеяния, спина как-то выпрямляется, появляется осанка; накладывается умеренный грим… Священнодействуют; душевный подъем.

Кто-то давно выпал из обоймы действующих и известных. «Помните, там дама выбрасывается на ходу поезда, — это я…» Бывают такие напоминания зрителю о своих актерских деяниях. Зритель внимательно слушает, уважает, виня себя за плохую память, не вспомнив вывалившуюся из поезда…

Нашему поколению вместе со знакомством с профессией наказывалось: общественная жизнь, служение народу, патриотизм — это неотъемлемая часть звания советского артиста.

Нам крепко привито это с юности, и носит нас нелегкая — то на открытие строек, то на вручение грамот и знамен в праздничные дни. Это свято. Это безукоснительно. Стали платить за выступления, а от «шефаков» все одно артисту не отвертеться.

От «шефаков» теплеет сердце любого начальника: то вагонку надо выбить для постройки детсада, то шторы для дома ветеранов. И не счесть, сколько бытовых потребностей удовлетворялось путем шефских концертов.

Бывает, в ГАИ улыбнемся, поздороваемся, выпросим, чтобы простили товарища за нарушение; бывает, в кабинете главврача встреча. Назавтра принимают, к примеру, в Институт курортологии кого-то с болезнью диска в спине или на водную вытяжку.

Что за чудо — искусство!

Есть, конечно, и пышные концерты — с именами, транспортом, угощением и оплатой. А эти маленькие, задворные действа с не меньшим вниманием и благодарностью принимаются рабочими, колхозниками, военными.

То грустим, то радуемся, то делимся лекарствами — кому от давления, кому от нервов.

Так получилось, что мои роли дольше держались в памяти людей, и на такие мероприятия подружки считают долгом пригласить меня для пущей важности. Куда ж я денусь?

Идет несмолкаемый перезвон с вечера. Всю «черную» работу берут на себя.

Какая это прекрасная тусовка целый день! Сперва подъезжает, качаясь как уточка, допотопный автобусик с только что повешенными занавесочками из плюша зеленого или оранжевого цвета. Устроительница — Таська-политкаторжанка. Мы ее так назвали за принадлежность к компартии, внушительный возраст и короткую стрижку. Орет с утра до ночи бывшим меццо-сопрано. «Тише, Тася!» — когда не до нее. Она не обижается и умолкает.

Выхожу к автобусику. С первого сиденья мигом соскакивает пацаненок — и к бабушке Тасе на руки. Переднее сиденье заготовили для меня. Я ворчу, недовольная таким предпочтением, но это делается по-свойски.

Сегодня едем на стройку. Выбивать для Таси рубероид. Ей крышу дачи крыть нечем. Рубероид, как и всё у нас в стране, дефицит. Приезжаем. Час дня. Лепит жаркое солнце; у рабочих на стройке перерыв.

Залезаем в вагончик. Тут письменный стол, телефонный аппарат, полка — на ней стаканы, соль, тарелки.

Крутимся, уступаем место тому, кто первый должен подготовиться к выходу на выступление. Обычно первой идет Таська.

Бисер ее поблек, парик свалялся. Но газ! Газ целый. Падает дымом на немолодые плечи.

Она огромная, тучная, а попробуй скажи, что тут попроще и ресницы клеить не надо. Тут же пошлет куда подальше.

— Костик, не трогай телефон!

А Костику телефон не нужен — он молотком разбивает белые кусочки правильной формы.

— Что это за камушки?

— Это не камушки. Это конфеты «Школьные», в заказе дали, — деловито поясняет Таська.

Она настойчиво пытается попасть на веко лаковкой, чтоб следом наложить ресницу. Не видит. Хохочет до слез. То снимает очки, то надевает.

— Дай я тебе наклею. Закрой глаза.

— Пошла к черту, я щекотки боюсь.

Клеит чуть выше века, и от этого глаз не закрывается. Тогда она сдается: поднимает голову и закрывает глаза.

Последняя точка — засунуть в лифчик «Олеко Дундича». Это две мягкие белые перчатки до локтей, в которых она когда-то снималась в фильме «Олеко Дундич» и заначила их. Прошло много лет, перчатки истерлись и прекрасно заполняют пустоты в бюстгальтере.

Посреди двора сидит кучка женщин в оранжевых жилетах. Мужчин не видать. Мимо зарешеченного маленького окна плывет большой лист фанеры. Два парня кидают фанеру возле сидящих женщин и садятся на бревно смотреть концерт. Пыль оседает не сразу.

Всовывается в вагончик девушка и приглашает начать.