Не плачь

– Спорим, я быстрее тебя добегу до карусели! – с детской игривостью говорит Ли, и мы бросаемся бежать, увязая в песке. Пересекаем парковку, перелезаем оранжевое заграждение и забираемся на сонную карусель. Я влезаю в кабинку в виде морского змея, и сонная карусель начинает вращаться. И вдруг происходящее снова исчезает. В комнате темно; потолок подсвечен, как ночное небо, а на штукатурке проступает робкая мамина улыбка, похожая на созвездие. Мне пять лет, и мир вокруг меня черен. Еще ночь, и я сплю в своей кроватке, не ведая о робком прикосновении руки, которая в темноте гладит меня по голове, я не ведаю о словах, которые мама шепчет мне на ухо перед тем, как уйти: «Ты достоин лучшего, чем я».

Зато я слышу их сейчас; эти слова проникают в мои воспоминания, когда граница между этой и следующей жизнью расплывается, размывается.

И я падаю.

Куин

Мы стоим на углу улицы. Вокруг нас бегают люди в форме: полицейские, санитары, детективы. Они снуют туда-сюда, иногда собираются группами у машин, рядом с одноэтажным оштукатуренным зданием, на импровизированном командном пункте. Всеми руководит детектив Роберт Дэвис. Склад обнесли желтой лентой. На ней написано: «Полиция. Вход воспрещен». Однако я тоже стою за ограждением с толстым кусачим шерстяным одеялом на плечах. Я смотрю, как многочисленные люди в форме то и дело подныривают под ленту. Проходят внутрь, а потом выходят. Санитары несут носилки; на них лежит тело, примотанное к носилкам эластичными лентами и накрытое одеялом.

Эстер.

Быстро сгущаются сумерки. Машин на улице все больше; в час пик они еле ползут, бампер к бамперу. На узких чикагских улицах все время час пик. Сейчас же всех тормозит еще и скопление в нашем квартале. Все притормаживают, чтобы посмотреть, что происходит, еще больше задерживая движение. Водители и пассажиры удостаивают беглыми взглядами и меня под кусачим шерстяным одеялом; я прикладываю к затылку пакет со льдом. Они смотрят, как из склада выносят Эстер. Подъезжают журналисты, бригада из выпуска новостей с микрофонами и камерами; полицейские не пропускают их к детективам, сотруднику склада, тоже закутанному в одеяло, и ко мне.

Гудят клаксоны.

В ноябре в Чикаго темнеет раньше пяти вечера. Солнце склоняется к западу, уходит в пригороды, исчезает над разноуровневым домом моих родителей, оставляя слабые следы света. Небо становится кобальтовым. Рядом со мной стоит Бен, он положил руку мне на плечо, хотя я почти не чувствую ее веса. Не знаю, как он сюда попал; не помню, чтобы я ему звонила. Может быть, и звонила.

Я неотрывно смотрю на Эстер, лежащую на носилках; она пробует сесть, но у нее нет сил.

Санитар кладет ей руку на плечо и приказывает не шевелиться.

– Лежи тихо, – говорит он. – Расслабься. Отдыхай.

Легко сказать!

Эстер пролежала в складском боксе несколько дней. Пять дней она ничего не ела, а пила лишь те капли воды, которые передавала ей ее тюремщица.

– Она… Женевьева… приходила сюда… – говорит Эстер, но я не знаю, идет речь о живом человеке, или Эстер только померещилось, или она увидела Женевьеву во сне. – Она давала мне воду. Теплую воду, чтобы мучить меня, дразнить, чтобы продлить мои мучения… Чтобы я умерла не сразу.

Эстер несколько дней пролежала на холодном бетонном полу, замерзшая, одинокая и перепуганная. Вот что она сказала мне, когда я тоже лежала на полу рядом с ней и ждала приезда скорой помощи. Я прижалась к ней, чтобы согреть. Она понятия не имела, какой сегодня день, который час. Она лежала в собственных экскрементах, а во рту у нее был кляп, чтобы она не могла кричать или стонать. Сотрудник склада почти ничем не мог ей помочь. Правда, он вызвал службу спасения и включил радиатор на полную мощность, стараясь хоть как-то согреть бетонный бокс, чтобы она так не дрожала. Но температура не повысилась. Или повысилась, но не сразу. Мы закутали Эстер в наши свитера и куртки, во все, что сумели отыскать, чтобы согреть ее. Сотрудник склада принес немного воды; он приложил бутылку к ее губам, хотя и предупредил: если она сразу выпьет много, ее вырвет. Я не знала, как лучше, хотя, если бы это зависело от меня, я позволила бы ей выпить все сразу.

Потом приехала скорая и полицейские, и нас с дежурным выгнали на улицу.

Бен снова кладет руку мне на плечо и привлекает меня к себе. Я дрожу – от холода и от страха. Бен говорит, чтобы я прижалась к нему, оперлась о него; он жалеет, что ветер такой сильный.

– Ты вся дрожишь, – говорит он.

Волосы прилипли у меня к голове; холод пронизывает до костей. Сегодня обещали снег, первый снегопад в этом сезоне. Я думаю о радиаторе в нашей с Эстер квартирке – хватит ли его, чтобы согреть наши комнаты. Я думаю о съемной квартире, обо всех наших с Эстер вещах, которые там есть. Опускаю голову. Глаза наполняются слезами. Слезы текут по лицу. Надеюсь, что Бен ничего не замечает. Сегодня я не пойду ночевать домой; я побуду с Эстер.

– Она вас зовет, – говорит чей-то голос.

Я оборачиваюсь и вижу детектива Роберта Дэвиса.