«Не плачьте о нас...»

— Вы понимаете, капитан, какое сейчас время? Соотношение сил на нашем участке фронта постепенно складывается в пользу противника. Это именно так, и не делайте, пожалуйста, большие глаза. Все наши попытки прорваться к Грозному, к нефти, ни к чему не привели. Наш бронированный кулак, занесенный над Кавказом, остановлен. Русские перемалывают нашу армию, ведут пока оборонительные бои, но готовятся к контрнаступлению. Не сумев проникнуть в Алханчуртскую долину, мы предприняли обходной маневр — двинули танковые соединения в долину Сунжи, чтобы ворваться в Грозный. Но и это не удалось. Мы несем огромные потери и скоро будем вынуждены перейти к обороне. Да-да, к обороне. — Фон Клейст понизил голос: — На совещании об этом не будет сказано ни слова, но служба безопасности обязана знать все. Я прямо вам говорю: если нам не удастся удержать Кавказ, надо успеть выкачать из этого края как можно больше материальных и людских ресурсов. А вы, насколько мне известно, до сих лор не вывезли в Германию ни одного десятка молодых рабочих. Я вами недоволен, капитан. Говорят, у вас в городе все заборы обклеены большевистскими листовками, а на улицах подрываются наши машины!

Винц похолодел. Кто успел настрочить на него донос — Бибуш, Фишер или Пфайфер?

От дальнейшего разноса Винца спас адъютант фон Клейста.

— Ваше превосходительство, осмелюсь напомнить, через полчаса начало спектакля. Публика уже собралась, — сказал он, войдя в номер.

— Да-да, я помню. Приготовьте мне парадный мундир. Надеюсь, вы проводите меня, капитан? — обратился генерал к Винцу.

— Сочту за честь, генерал. — Винц щелкнул каблуками.

Ракеты над городом

Ранним утром ребята кружными путями пробрались на Машук. Это отняло много времени, зато им не встретился ни один патруль. Для сигнального поста они облюбовали пулеметное гнездо, откуда месяц назад наши десантники вели огонь по наступавшему противнику.

Весь город отсюда был виден как на ладони. Цветник, Дом пионеров, а вон серовато-розовое здание городского театра.

Сентябрьское солнце пригревало совсем по-летнему, и с окрестных полян поднимался светло-сиреневый парок, рядом в кустах прочищала горло зорянка. Кругом было так мирно и спокойно, будто война давно кончилась и на этой ласковой осенней земле нет больше ни страданий, ни слез, ни смерти…

…Самолет появился не с востока, откуда его ждали ребята, а с юга, из-за гор. Облитый солнечным светом, он медленно и беззвучно, словно бумажный голубь, плыл к городу.

— Наш? — спросил Юра. — А почему один?

— Одному легче прорваться через линию фронта, — спокойно пояснил Лева Акимов и до боли в пальцах сжал в руке ракетницу.

Самолет пошел на снижение. В городе взахлеб затявкали зенитки. Вокруг самолета стали распускаться белые тугие клубки, словно лопались какие-то круглые шары, набитые пухом или ватой.

Ребята, не дыша, следили за самолетом.

Лева Акимов взглянул на часы, которые ему дала Нина Елистратовна: они показывали ровно половину двенадцатого.

Самолет, увертываясь от разрывов, упрямо шел к центру города.

— Даю сигнал, — сказал Лева и поднял пистолет.

Три красные ракеты одна за другой взмыли над Машуком и по широкой дуге ушли в сторону театра. Почти одновременно из-за горы Горячей прочертили небо шнуры зеленого цвета. Зависнув над крышей театра, ракеты рассыпались колючими звездами, бледными при свете солнца.

Вслед за этим над Цветником выросли исполинские оранжево-черные кусты, и до слуха ребят донесся грохот фугасок.

— Уходим, — приказал Лева.

И мальчишки, используя ходы сообщения, которыми был изрыт Машук, побежали вниз.

В тот же день они попытались проникнуть в центр города, посмотреть, куда упали бомбы. Но ничего не вышло: все прилегающие к театру улицы оцепила фельджандармерия.

В очередях и на базаре народ только и говорил, что о налете.

— Это ж надо, прямо в "Бристоль" бомба-то ахнула.

— И театр зацепило…

— Дождались и мы праздничка, слава те господи…

Слухи ходили самые разноречивые. И только через несколько дней ребятам удалось узнать все точнее: одна из бомб угодила в офицерский санаторий рядом с театром, куда со всех фронтов приезжали отпускники. Убитых и раненых гитлеровцев было около сотни.

Совещание в театре так и не состоялось: фон Клейст не решился еще раз подвергать опасности жизнь своих командиров и штабистов. Он уехал разгневанный, и Винц понял, что на карту поставлена не только его, Винца, карьера, ко и голова. Слова, сказанные генералом на прощание, не оставляли в том ни малейшего сомнения:

— Если в ближайшее время вы не поймаете ракетчиков и всю подпольную агентуру, пеняйте на себя, капитан.

И по городу снова покатилась зловещая волна арестов и обысков.

"Вот беда так беда"

Несчастье свалилось как снег на голову. После обеда к Бондаревским, у которых сидела Шура Павленко, прибежал Дима Корабельников и, заикаясь, сказал:

— Федор и Анатолий… с-с-хвачены.

— Сядь. — Нина Елистратовна принесла стакан воды. — На, выпей и приди в себя.

Сделав несколько глотков, Дима достал из кармана смятый клочок бумаги.

— Это от них. Принес какой-то пацан, я его не знаю.