Не по чину

Подлянку своим (или не очень своим?) устроила некая Саломея фон Берг. Если про Петра Власта Михаил Ратников где-то что-то слыхал (или читал?) еще ТАМ, ибо гнусность и известность его поступка оказались таковы, что о них сочли нужным упомянуть летописцы, да и крови он был не простой — Лебендзи второй по влиянию род из старых польских князей, то кто такая эта самая фон Берг, непонятно, хоть убей. Со слов пленника выходило, что она не то наместница Мазовии (но почему женщина, да еще немка?), не то княгиня Мазовецкая, не то вообще регентша при десятилетнем сыне Лешеке. В общем, черт ногу сломит, но правила она запустевшей и обезлюдевшей Мазовией, и Пинск с Берестьем ей совершенно неинтересны. А вот нахватать полон, чтобы населить свои земли, она оказалась кровно заинтересована. Да еще и епископ Краковский тут каким-то боком затесался — эту самую фон Берг поддерживал.

Короче, с подачи Саломеи, к переходу через границу собралось не нормальное войско для взятия Берестья, а толпа претендентов на поместья в Мазовии, которым фон Берг наобещала земли в соответствии с тем, как они сумеют их населить и обустроить. Проще говоря, бандиты, хоть и благородного происхождения (или считавшие себя благородными) — обычное, в общем-то, для средневековья дело.

Как обо всем этом безобразии прознал князь Полоцкий, неизвестно, но, когда дело дошло до похищения княгини Агафьи, полочане, составлявшие основу «группы захвата», сотворили все по-своему: набили морды и повязали участвующих в операции ляхов, а княгиню хапнули вместе с детьми, что планом вовсе и не предусматривалось.

Дальше четверо ляхов пребывали на положении пленников, подвергаясь упрекам, издевательствам и даже побоям со стороны полочан за то, в чем они персонально были не виноваты — за нарушение договоренностей, о которых имели весьма смутное представление. Когда же к месту содержания пленников заявилась мишкина сотня, и боярышня Евдокия, узрев изображение на щитах, завопила, что это люди пана Лиса, ляхов просто принялись резать. Допрашиваемому повезло — второпях посчитали убитым, а проверить уже не успели.

Пленник излагал это все достаточно долго, со всякими отступлениями и уточнениями. Молчун с Чумой как-то незаметно испарились с поляны, Заика откровенно заскучал и уселся на землю у затухающего костра, хотя железки из углей не вытащил, а Арсений терпеливо топтался рядом, время от времени поглядывая на Мишку, то ли удивляясь: как это можно допрашивать, почти не говоря ни слова, то ли сомневаясь: не слишком ли много пустой болтовни разрешается пленнику.

Наконец лях заметно охрип, начал повторяться, да и просто устал. Мишка, поняв, что еще что-нибудь полезное пока узнать не получится (и так голова опухла от непривычных имен и названий), прервал его монолог:

— Так, хватит пока. Господа ратники, отойдите-ка в сторонку, чтобы случайно не услышать чего не надо. А клещи оставьте.

— Чего-чего? — удивился Арсений.

Не то чтобы он не понял сказанного, но переход оказался слишком резким и неожиданным.

— Отойдите, говорю, — Мишка повернулся к ратникам и развел руками. — Мне и самому неохота, да надо. Ничего не поделаешь.

— А чего надо-то? — Сюха явно тупил напоказ, почему-то не желая уходить.

Заика поднялся с земли и потянул напарника за рукав.

— Ты чего меня хватаешь? Бабу свою хватай…

— Окор-м-мля, — пояснил Заика и потащил Арсения к кустам; тот, впрочем, и не сопротивлялся, только выдернул рукав из пальцев Дормидонта.

Отойдя на десяток шагов, он все-таки оглянулся и окликнул Мишку:

— Если что, зови, мы тут рядом будем, — недоуменно обернулся на толчок Заики, что-то понял и предупредил: — Только не усердствуй с клещами-то, тут умеючи нужно, а то и помереть может.

Мишка не ответил, дождался, пока ратники отойдут на достаточное расстояние, нагнулся и, ухватив клещами, вытащил из углей подходящую, на его взгляд, головешку.

— Ну что, поговорим?

— Да я же и так… — Лях попытался посмотреть Мишке в лицо, но клещи притягивали его взгляд как магнитом.

— До сих пор я только слушал, а теперь буду спрашивать. Ты ведь сам сказал, что много знаешь. Так вот: спрошу тебя об одном человеке, а ты мне расскажешь не только то, что знаешь сам или слыхал от других, но и то, о чем только догадываешься. Понял?

— Да… понял…

— Называю имя, а ты вещаешь все, что сможешь. Княгиня Ольга Туровская… у вас она, кажется, зовется Ядвигой из рода Пястов. Начинай.

Мишка бил, что называется, наугад, но то, что угодил «в яблочко», понял сразу — лях испугался. Казалось бы, куда уж больше, ан нет: есть страх боли, увечья, смерти, а есть страх мистический — СТРАХ ЧЕГО-ТО ЗАПРЕДЕЛЬНОГО. Для средневековья с его дикими суевериями, поголовным мистицизмом и прочими «удовольствиями» — дело совершенно обычное. Вот в этот-то «обычное дело» мишкин вопрос и попал, в самую середку, как говорится.