Не подавать виду

Как-то раз мы с коллегами решили выпить после работы. Мы долго шатались по улицам, надеясь найти свободную забегаловку. Наконец в одном переулке обнаружилась вполне приличная наливайка. Мы уселись за столик, выпили по кружке и потонули в беседе, пока я не заметил, что остальные посетители допивали пиво непременно задрав голову. Делали они это с удовольствием, обливаясь пенным остатком, а потом хряскали кружкой об стол. Ни у кого из мужчин не было кадыка — горла их оставались недвижны, под ними ничего не дёргалось и не ходило, словно внутри посетители были пустыми и только делали вид, что пьют.

Друзья ничего не заметили. А я ничего не сказал.

Я вообще никому ничего не рассказывал.

Жентмуны брали не каким-то ужасом, а распирали желанием высказаться, тайным зудом внизу живота, словно переполнился словесный пузырь и его требуется опорожнить. И жентмуны подзуживали, намекали, умоляли обмолвиться. Они будто знали, что ты знаешь, и хотели, чтобы ты в этом признался. Они счастливы от того, что ты притворяешься, и чем больше ты хитришь, тем больше они хотят заполучить тебя. И рано или поздно ты сдаёшься перед непреодолимым желанием РАССКАЗАТЬ.

По счастью, у меня родился ребёнок. Я надолго позабыл о жентмунах, и наверное поэтому, прогуливаясь по парку, решил заглянуть в тир к Чирику. Я понимал, что тем самым нарушаю заповедь «не расскажи», но небо было таким безоблачным, а из коляски так радостно погуливал сын, что на мгновение я перестал бояться. Ведь жентмуны никогда не угрожали мне. Они просто показывались. Любили, когда на них смотрят. Остальное я додумал сам.

Предсказатель уже не работал в тире. Молодой прыщавый инструктор охотно поведал, что однажды Чирика нашли истерзанным, с ранами, похожими на клевки птиц. Я слушал и не мог пошевелиться. Закручивала детский визг карусель. Тревожно покачивались сосны. «Теперь они знают, знают, знают!», — прокаркала случайная ворона.

Я покатил коляску домой, но ту начало потряхивать. Сын мой ворочался за пологом и орал глухо, утробно, как не кричат голодные. Через сеточку я видел, что в глубине коляски металось нечто, мечтавшее вырваться из слюнявчиков и кружев. Дрожа, я откинул полог. Сын, розовый и весёлый, с любопытством смотрел на меня.

«Они знают, знают!» — билось в голове.

Хуже всего, что мне было не с кем этим поделиться.

Жену я старался не впутывать. Я справедливо считал, что она может бросить меня, а порой мне казалось, что супруга сама может быть жентмуном. Таким притаившимся, который выскочит в самом конце. Но жена проходила все незаметные проверки и по ночам так нежно обнимала меня, что я засыпал чистым спокойным сном. Я поклялся оставить её в блаженном неведении и сосредоточился на воспитании сына. Ему я доверял безраздельно. Сын был моим продолжением, попыткой навсегда сбежать от жентмунов.

Однажды я не выдержал и прямо с работы подорвался на вокзал, купил билет и запрыгнул в поезд. В купе был всего один попутчик, мужчина того возраста, в каком хочется говорить о прожитом. Он обрадовался мне, словно нашедшемуся родственнику, подивился, как это я без продуктов, и до ночи бомбардировал меня курой с вопросами. Я нервно слушал о родне на югах, о сыне в столице, о том, что служил-то здесь, неподалёку, о купленной в таком-то году машине, а сам искоса поглядывал на мужичка. В нём не было ничего странного: пальцы на месте, не кошачьи зрачки, табачный густой аромат и даже раскатистый казарменный храп, от которого я долго не мог заснуть. Подстаканник серебрила луна. Мерно, как железное веретено, стучали колёса. Мужик храпел, разинув рот, и в нём виднелся крохотный обрубок, будто кусок застарелого мыла. И не то страшило, что язык мужика был срезан под корень, а то, что утром он как ни в чём не бывало вновь заговорит со мной.

Я вышел на ближайшей станции и к завтраку вновь сидел дома, с семьёй. На плите задорно скворчала яичница. Жена попросила, чтобы я больше не ночевал на работе. Болтал ногами подросший сын.

— Жавтрак-жавтрак-жавтрак! — коверкал он.

Конечно, жентмуном мог быть я сам. Поэтому я искал малейший изъян. Отворачивал губы, ощупывал рёбра, даже заголял головку. Я боялся обнаружить у себя третий сосок или блуждающую по животу родинку. Но всё было в порядке. Строго говоря, со всеми всё было в порядке.