Теперь уже точно нет никакой разницы. Я дошла до Большого Севера за отцом и наконец-то смогла увидеть его мир. Белая земля – чёрные деревья – белое небо – чёрные ЛЭПы… Я шла на запах озона и жужжание подстанций, тонула в размытых дорогах и тряслась в убитых «пазиках» и «ЗИЛах». Снег мог замести его следы, время могло стереть его частоту из эфира. Но ещё есть сердце. И память. Пока мы помним о ком-то, он существует, и совершенно неважно, что по этому поводу думает смерть.
Особенно если этот кто-то научил тебя дружить с электричеством и любить зиму.
Отец заразил меня идеей, сам того не ведая. А когда ушёл, то сам стал моей навязчивой идеей. Понятия «отец» и «север» так прочно сплелись в моём сознании, что когда я ступила на землю и обвела взглядом запорошенную тундру, то будто снова заглянула в его серые глаза.
Я шла вперед несколько часов. В 16:18 начало темнеть. В 16:42 прогремел выстрел.
«Как же их тянет сюда, а!»
«А то. Их же тут штампуют недалеко, километрах в пяти. Те, что исправные, заняты в корпусах, что к востоку ближе. Они вахтовики – мотаются между цивилизацией и базой. Хрен знает, зачем мотаются, но трогать их нельзя, а то самого начальство так потрогает, что мало места будет».
«А есть ещё и неисправные что ли?»
«Ага. Срок службы заканчивается, в мозгах что-то коротит, так и приходят сюда по старой памяти. Вот прям по этому квадрату и шастают, чтоб их. Откуда бы не занесло, возвращаются, представляешь? Эта-то чего припёрлась, молодая совсем, рано».
«Бракованная, должно быть».
«Да-а, скорей всего, мозги им знатно перекраивают. Зато знаешь, что они благодаря этому могут? Мне Серёга рассказывал…»
«Так, дед, давай не надо, а. Насвистишь сейчас тут лишнего, а мне чужих секретов не надо».
«Осторожный какой, ей-богу! Но молодец, молодец, это ты правильно… Слу-ушай… Где-то я её видел…»
«Ты их чего, запоминаешь?»
«Ну да, а как же. Погоди-ка… Двадцать лет назад пацана с точно такими же глазами уложил!»
«Двадцать лет… Ну даёшь, дед, всех их помнить».
«Захочешь не забудешь. Работа такая».
«Это ты сам себе работу такую придумал?».
«Хотел бы придумать, дак до чего-нибудь поспокойней додумался. Они же с катушек слетают, опасно их так оставлять, нелюди всё-таки, да ещё и… одарённые. Вот молодчики с базы нас и Михалыча подрядили следить, чтоб не шатались тут…»
Ток бежит по рукам и через пальцы утекает в промёрзшую на метры вглубь землю. Интересно, я успею увидеть северное сияние?
Мартовское солнце греет совсем по-летнему. Можно оставить тёплую толстовку дома и выдвинуться за чем-нибудь вкусным (например, за куриным караагэ) в сторону ближайшего супермаркета, благо время как нельзя более обеденное. Городок Урума, в который меня занесло, как всегда, неподвижен, но это уже не настораживает – он просто такой, какой есть. Город-картина, город-фотография, он живёт своей жизнью, полностью автономной и самодостаточной.
Наверное, даже запасы в магазинах и стареньких уличных автоматах пополняются сами собой.
Кстати.
Для полного счастья остался последний штрих. 130 йен. Всего четыре монетки, четыре звонких металлических удара об дно автомата с напитками – и в твоих руках обжигающе ледяная бутылка вкуснейшего нектара. Сегодня это будет персиковая газировка.
Если Бога нет, то кто тогда создал эти напитки? Шах и мат, атеисты.
…
Сначала в тишину неспешно вливается приглушённый металлический рокот. За ним появляется неспешно проползающий мимо БТР. Судя по маркировкам – американский.
Его не должно быть здесь. Это одна из самых неправильных вещей на свете.