Не поле перейти

Дома она увидела, что ее сыновья о чем-то шепотом спорят и ссорятся, как малые дети, хотя Гриша уже кончал ремесленное, а Саша собирался туда поступать. Когда она спросила, в чем дело, оба они присмирели, и Гриша, переминаясь с ноги на ногу и трудно подбирая слова, заговорил:

- Вот мы, мама... понимаешь, мы с Сашкой все будем делать... вот... ну, полы мыть... да? Я уже немного зарабатываю... Может, возьмем к себе дядю Гришу?

Она ничего не могла ответить, потому что навернулись слезы, а только выпрямилась от гордости за своих сыновей и за то, что она - мать этих сыновей.

Она увидела, как засветились их глаза, и уже знала, что они поняли ее, хотя ничего еще им не сказала.

Гриша начал вдруг поправлять книги на своей зтажерке, Саша спросил, не надо ли за чем сбегать в магазин, а она все стояла молча, пока Гриша не тронул ее за руку:

- Ну что ты, мама?

Тогда она ответила:

- Я уже давно про это думаю, надо спросить отца.

Вечером, выслушав свою жену и своих детей, Александр Осипович Зарубин сам пошел вниз, к Григорию.

Они говорили о войне, о заводе, о деревне, и Григорий рассказывал, как в детстве он вместе с отцом делал гребешки из клена.

Вернувшись домой, Александр Осипович сказал:

- Комната у нас не меньше ихней. Не понравится - и от нас в дом инвалидов не опоздает.

Утром Гриша Зарубин и его товарищ Геннадий Ковалевский подняли Григория вместе с койкой и перенесли на второй этаж, освободив для него лучшее место.

И в двух комнатах, расположенных одна над другой, одинаковых, как близнецы, по-новому разместились люди: на первом этаже - двое, на втором пятеро.

Внизу - родные, вверху - чужие люди.

Как плох Григорий, увидели только вечером, когда стали его купать. Ванны в доме не было. Его посадили на табуретку и, придерживая со всех сторон, бережно мыли мягкой тряпкой, и часть воды стекала в корыто и в таз, а часть - на пол. Но ее тут же убирали тряпками Гриша и Саша, чтобы она не просочилась между половыми досками.

Пока шло мытье, кто-то из Сашкиных товарищей сбегал за парикмахером, а кровать покрыли шуршащей простыней, и Григория положили на нее, чисто выбритого, красиво подстриженного, в новом белье Александра Осиповича, и он понял, как хорошо жить на свете.

С тех пор прошло десять лет. Зарубины уже давно переехали из Кривощекова в Новосибирск и взяли с собой Григория Бродягина. Здесь комната немного поменьше, но места хватило всем. Десять лет лежит на спине в доме Зарубиных чужой человек. Каждое утро, когда он просыпается, ему приносят тазик с водой и помогают умыть лицо. А руки он свободно моет сам.

Потом Александр Осипович или сыновья повертывают его на живот, и Ксения Федоровна растирает ему плечи и спину. Эту процедуру делает только она, никому не доверяя. Дело в том, что поначалу у него были пролежни, но за несколько месяцев удалось их вывести, и спина стала чистой и хорошей, и на ней нет больше ни единого пятнышка, хотя в общей сложности он пролежал на спине больше пятнадцати лет.

Ксения Федоровна думает, что это результат массажей. Может быть, это и так, но, конечно, немалую роль играют матрасики, подматрасники, подушечки, которые она понашила.

Когда по утрам выспрашивает у него, где за ночь надавило или, может быть, терло и он отвечает, будто все было хорошо, она начинает сердиться и не доверять ему, и, чтобы не волновать женщину, приходится признаваться, что под левой лопаткой немного немеет, а вот в этом месте, кажется, чуть-чуть давит. И тогда она уже не слушает его больше, и растирает там, где надо, и подкладывает свои подушечки туда, куда считает нужным. И вообще она с ним не церемонится.

Если вдруг замечает, что плохо работал желудок, клизмы ему не миновать, пусть хоть плачет. Или там грипп привяжется, кашель или головные боли мало ли к человеку цепляется всяких болезней, - всю норму лекарств, все, что положено, заставит выпить, все процедуры выполнить. Недаром он как-то назвал ее "товарищ начальник", и это прозвище привилось к ней, и даже муж, а иногда и дети именно так и называют ее.

Она тоже в долгу не осталась и начала называть его Гришуней, как в детстве своего старшего сына. И весь дом, даже 85-летний Осип Зарубин, отец Александра Осиповича, переехавший сюда на спокойную старость, как-то сразу принял это имя, и теперь иначе его не называют.

К уходу за Гришуней люди привыкли, да и не мудрено: все десять лет каждый день одно и то же - туалет, массажи, лекарства, завтрак. Потом достают из ящика газеты, и его уже не оторвать от них. В обед и ужин - то же самое, только вместо газет - книги, а в перерывах между едой отдельные процедуры. Немного сложней по субботам, когда идут купание, смена белья и другие дела, но здесь помогают все, и в конце концов это тоже не так страшно.

По-настоящему трудно было только первые два-три года, пока чужие люди привыкали друг к другу. Дело осложнялось тем, что поначалу Гришуня очень стесдялся и не рассказывал, где болит, и ни о чем не просил.