Не потревожим зла

Он с вымотанной усмешкой оглядел беснующуюся толпу и снова закрыл глаза, слушая голоса. Прожектор прошил его синим лучом. На мгновение Люк стал настоящей звездой: усталым, спящим светилом, случайно упавшим с неба в жадные руки кричащей толпы.

Что он на самом деле думает обо всем этом?

Что ему дает его слава?

Он выглядел отчужденным от того, что делал, хотя выкладывался на полную катушку.

— Мне нравится ваш настрой, — наконец снисходительно сказал Люк, кивая непонятно чему. — Вот так… вот так… молодцы. Но вы можете громче, так ведь?

О, лучше бы он молчал. Визг поднялся, как цунами.

— Молодцы… — выдохнул он, откидывая мокрые волосы со лба. — Тогда у меня для вас — раритет. Впервые мы исполним эту песню live. Я писал ее для одного-единственного человека, но он ее не услышал. Зато ее поют миллионы, которым она не предназначалась…

Застучали ударные, и Люк, глядя поверх голов, запел снова. Хотя, скорее, это был речитатив под шаманские барабаны…

Внутри Алисы вдруг все замерло. Ей показалось, что каждому камню в ее душе подобрали имя.

I left the lights for you to pave the way,

Who will come back under your name?

But knock three times, I’ll let you in.

Keep knocking, even when I’m scared within[9].

«…Стучи три раза, чтобы я знал, что это ты. Стучи громче. Напугай меня до чертиков, притащи за собой всех мертвецов, дьявола, Бога, но вернись…»

Пальцы стираются о струны гитары… Эта песня течет по кровотоку невидимого ножа, которым он ковыряет дыру в себе. Похороны прошли тяжело. Мать Сабрины безостановочно плакала, и, глядя на нее, хотелось просто выйти и прекратить все это. Нельзя отмерять так много боли людям, потому что столько не вместит человеческое сердце.

Люк перестал чувствовать пальцы, но они все наигрывали заклинившую мелодию, походящую на крошащийся плач. Это не музыка, а какофония. Слов к ней нет. Семи нот не хватает.

«Ты себе травму связок заработаешь…»

Он отложил гитару и сжал кровоточащую руку. В голове крутились строки.

«Стучи три раза. Я только так тебя и узнаю. Среди всех проходимцев, чужих, своих, мертвых, живых… Стучи же в мою дверь. Я жду тебя за ней. Сабрина! Сабрина!»

Внезапно он сам начал отстукивать ритм по крышке стола. Грудь тяжело вздымалась, а губы начали произносить эти слова. Люк впал в транс и повторял их, чувствуя, что пот заливает глаза.

Должно быть, за его плечами стояла сама смерть, когда он писал эту песню. Он никогда не забудет безмолвной тяжести, чужих теней на стене и ритма, пришедшего из другого мира.

«Стучи три раза… я буду у двери. Я буду ждать».

***

На Алису накатило вязкое головокружение. Растапливающие зеленые глаза мелькали на всех экранах, и в них читалось что-то сумрачное и гипнотически сильное…

В картине перед ней словно проступила сеть трещин.

Сквозь звуки окружающего мира донесся странный ритм. Так скребется кошка в закрытую дверь… Но скрежет нарастает, и в нем слышится лязг.

Якоб стучался в твою дверь. Якоба никто не впускал.

Мир вокруг нее подернулся тошнотной сепией, и где-то у сцены, как наяву, обозначилось лицо. Человек стоял в тени, склонив голову и засунув руки в карманы своей потрепанной кожанки. И Алиса знала, что они сжаты в кулаки. Он не мог их разжать.

Это был Якоб.

Она неотрывно смотрела на него, едва осознавая, что сейчас концерт Inferno № 6 и все мертвецы здесь — просто готы с пожизненным Хеллоуином.

Но Якоб был среди них. Мертвее всех. И он пришел специально для нее.

«Чтобы ты помнила, Алиса, — говорили его бледные голубые глаза, — что задолжала мне обещание».