Не поворачивай головы. Просто поверь мне…

Я бродил по сонным травяным, погруженным в глубокую патриархальность улочкам Свияжска. Не жалея пленки, фотографировал виды городка — провинциальный русский классицизм старого дерева и камня в обрамлении тополей, лип и лопухов. Здесь каждый домишко отличен от других, каждый — себе на уме; много кирпичных, очень старых, купеческих и мещанских, кое-как приспособленных под современное жилье. Гнилые двери, кривые от старости рамы и скособоченные крылечки говорили о времени. Облупленная штукатурка стен с выпирающей, как дряблый живот из расстегнутой рубашки, ржавой плотью кирпичной кладки словно обнажала тело народной жизни, саму ее историю с эпохой красного кирпича, нищеты, крови и железа, догмы и революционного порыва, бытового ужаса трухлявых изб и гнилой старорусской кладки, перелившегося в революционный передел мира.

Дорожка под стенами Успенского монастыря вымощена плитами, усажена окультуренными деревцами. Я упал в ковыли вблизи двух дерев, причудливо сплетенных, словно в танце, стволами. Под голову положил рюкзачок, с которым не расставался ни днем, ни ночью (документы, деньги, путевые дневники, фотоаппарат). Небо над моей головой свежо голубело, как в ветреном марте, ближе к западному краю к нему примешивалась трудноуловимая жемчужная муть, методом мягкого перехода, называемого в живописи сфумато, изобретателем которого явился великий Леонардо, превращаясь в млечную блистающую завесу, покрывавшую горизонт, откуда что-то медленно и неслышно надвигалось на нас. Я лежал, лежал. Почувствовав голод — пожевал сухарей. Почувствовав жажду — сделал пару глотков из фляги. Достал блокнот с записями и углубился в их изучение.

За это время никто меня не потревожил, ни один человек не прошел по тропе, на обочине которой я расположился. Эта пауза, в которую я погрузился, на какое-то время выпав из действительности, несла в себе некий смысл. Я плыл сюда долго и трудно, с великими усилиями переваливал через дамбы, попадал в шторма, рисковал, доверившись хрупкому сооружению из дюралевых палок и дышащей на ладан резины, страдал от палящего солнца и дождя, ел с ножа, боролся с комарьем, — и все для того, чтоб очутиться в этом месте в этот достопамятный день и час, чтобы рухнуть, как надломленный, под грузом своей грандиозной цели, не нужной никому, в эту траву под белыми стенами старого монастыря… Было что-то такое останавливающее в этом пейзаже, в этом острове, к которому я, сминая траву, припадал сначала грудью, потом спиной, всей кожей чувствуя подземный гул в пластах породы, словно это колотились изнутри острова, стремясь выбраться наружу, заточенные души невинно убиенных, замученных, сосланных, похороненных в монастыре. Надо мною витали тени Ивана Грозного, Германа Свияжского, Пушкина, Толстого, сонма великих угодников Божьих, пустынников, постников, затворников, бессребреников, блаженных, преподобных, страстотерпцев, целителей, новомучеников и исповедников российских. Остров-град Свияжск плыл сквозь волны, неся на себе груз истории и сегодняшнего непотребства; великая река в своем неостановимом движении к морю обтекала остров с двух сторон, выглаживая прибоем песчаные берега, которые все еще таили древние клады…

flickr.com/photos/47731177@N03/sets/72157624502959273/show/

Уже потом, когда она начала все чаще скрываться от нас в раковину того замк­нутого на себя пространства, в которое сжимается человеческое «я» на пороге смерти, обдумывая варианты ухода с выражением странного покоя и удовлетворения на лице, я как-то застал ее за разглядыванием фотографий Свияжска.

— Какое волшебное место, — сказала жена. — Тебе повезло. И этот чудный дом — в нем действительно кто-то живет?

Она держала в руках фотографию старого деревянного дома с мансардой и большим балконом, который подпирали три ржавые толстые колонны демидовского чугуна. У дома высокий раскидистый тополь, жердяной тын с калиткой, жасминовый куст. Скамейка, на которой сидят вечерами лицом к солнцу, к угасающему свету вечерней зари.

— Да, мои хорошие друзья, — сказал я. — Этому дому двести лет. Когда-то в нем купец убил свою служанку. Говорят, в доме обитает привидение, которое не раз наблюдали, — дух служанки, убитой купцом. Давай поедем туда вместе? Мои друзья будут нам рады. Будем сидеть на этом балконе с видом на Волгу и пить чай из самовара с медовыми сотами…

— Мне уже не потянуть. А очень бы хотелось… Люблю такие старые дома — с историей, с лабиринтами памяти, со звуками и запахами. Выстроен с душою и на хорошем месте… А ведь мы жили почти в таком же — на Тимирязевской.

— Там много таких домов. Древний город с необыкновенной историей — город, приплывший в плотах по Волге и построенный в один месяц. Уникальный случай в мировой истории. Иван Грозный возвел его как плацдарм перед штурмом Казани. По преданию, побывавший в Казани Пушкин будто бы воскликнул при виде Свияжска, что это и есть реальный образ его сказочного острова Буяна, царства славного Салтана…