Не повтори моей судьбы

Холмы встретили звенящей тишиной и радующей глаз «в багрец и золото» одетой рощей. Перпендикулярно роще тянулся небольшой ряд старых деревенских домиков с садами и огородами, с привязанными к загородкам козами и телятами. Здесь доживали свой век пенсионеры, которые не соблазнились тесными углами у детей и внуков, проживающих в Москве. Помогая друг другу, они засаживали участки картошкой, заготавливали сено для скотины, держали кур и уток. Не испорченная цивилизацией земля давала дополнительный доход в виде грибов и ягод, орехов и березовых веников. Главным сбытчиком природных богатств в Холмах считался Кузьмич, который двадцать лет назад по настоянию врачей купил в Холмах домик и поселился там с больной женой Раисой Тимофеевной. Благодатная природа продлила жизнь Раисы на целых четырнадцать лет, хотя специалисты-онкологи сходились во мнении, что больше года, пусть полутора, женщина не проживет. Прожила, да еще как! Не было более азартной собирательницы, чем Раиса. Таскала полные корзинки грибов тогда, когда другие едва находили на жареху. Семья сына, которому и досталась трехкомнатная квартира в Москве, объедалась ягодными заготовками бабушки Раи, а сам сын парился в бане вениками, связанными руками матери.

Другие пенсионерки или женщины предпенсионного возраста чуть занемогут, сразу в постель, детей вызывают, горстями таблетки глотают, а Раиса Тимофеевна даже в самые тяжелые дни с утра просила мужа:

–Петя, помоги.

Петр Кузьмич без разговоров помогал жене снарядиться по-походному и сопровождал её то в рощу за грибами или орехами, то на дальние холмы за крупной земляникой. Бывало, они долго сидели с удочками у Холодного озера, налавливали бидончик рыбной мелочи и одаривали ею встречных котов.

Похоронив жену, Петр Кузьмич не вернулся в Москву. У него было маленькое хозяйство, приличная пенсия бывшего метростроевца и огромное желание прожить остаток жизни в согласии с природой и самим собой. В большом городе это невозможно.

С Ремом Битюговым Кузьмич был знаком уже лет десять, любил, когда тот приезжал к нему, делился последними столичными новостями и своими думами по поводу будущего страны и человечества в целом.

–Здорово!

–Здорово!

И больше ни слова, пока не протопилась банька, стоящая на самом берегу Холодного, пока не исхлестались два березовых веника об Рема, и не потеплела ледяная вода в озере от огненно-красного и не по-городскому крепкого тела гостя.

–Жениться тебе надо,—в который раз заводил на одну и ту же тему разговор Кузьмич.

–Уже было,—дул на кружку с травяным чаем Рем.

–Тогда заведи домработницу, чтобы следила за твоей берлогой да варила тебе борщи.

–Домработнице платить надо, а у меня, сам знаешь, сегодня густо, а завтра пусто. Да и…

–Что?

–Старуху мне жалко будет загружать, а женщина помоложе обязательно залезет в мою постель,—усмехнулся Рем.

–Так уж и обязательно?—подначивал Кузьмич.—У нас что же морально устойчивые женщины перевелись? Не поверю.

–Думаю, что не перевелись, да только мне не попадется такая.

–Вот! Дело-то в тебе самом!

Посидели, помолчали, налили еще по кружке чаю, утерли лица полотенцами.

–Хорош чаек,—похвалил Рем.

–Угу.

Как всегда в такие моменты расслабленности и покоя приходят в голову лучшие мысли.

–А ты дай объявление,—предложил Кузьмич,—что, мол, сдаю угол, но на определенных условиях. А условия будут такие: живи бесплатно, но выполняй домашнюю работу.

–Ну, тогда точно нарвусь на потенциальную невесту,—отверг Рем, но сама идея объявления ему понравилась.—Я вот что думаю…

Не успела пройти неделя, как в мастерскую Рема Битюгова постучалась Шурочка Панова, студентка-первокурсница. Сказать, что она ему сразу понравилась, нельзя: смущающаяся и краснеющая по любому поводу провинциалка, немодно одетая и по-деревенски окающая, вечно путающая «кто звонил, и что велел передать», имеющая диаметрально противоположное хозяйскому мнение, где и что должно лежать. Две недели прошли в упреках со стороны Ремы и слезах со стороны Шурочки, но потом, как-то незаметно все пришло в норму, и Битюгов хвалил себя за то, что не отправил девушку восвояси в первые же дни. Новая жиличка оказалась смышленой, работящей, а главное, что подкупило Битюгова, это её благоговейное отношение к тому, что он делал. Шурочка могла часами стоять рядом, наблюдая, как из почерневшего нутра старой иконы под руками Рема проступает неземной лик Богородицы или Спасителя, как старая доска на четырех ногах, уродливо выкрашенная прежними хозяевами, превращается в китайский шахматный столик, сделанный в семнадцатом веке.

–Занимательно?—порой спрашивал Рем замершую Шурочку.

Девушка быстро-быстро кивала головой, а потом, не смея дохнуть, приближалась к реставрируемой вещи, глазами ощупывая характерные трещинки, пятнышки, разводы. При этом тонкие её пальчики подрагивали, словно она пыталась повторить чудодейственные движения рук мастера.