Не повышай на меня голос, птичка

Стоит во всем своем великолепие.

Высокий. Широкоплечий. Руки вальяжно убраны в карманы брюк.

Темно-синий стильный костюм отлично подчеркивает мускулистое тело мужчины. А белоснежная рубашка особенно выделяет его крепкие мышцы.

— Значит, любишь нарушать правила? — строгий тон вынуждает прекратить меня беспардонно рассматривать своего нежданного собеседника.

— Нет. — Тревожно облизываю губы. — Но я проголодалась.

— Тебя никто не морил голодом, воротить носом была сугубо твоя инициатива.

— Я… Просто… Мне просто было страшно что-либо есть после случившегося в самолете. Ты что-то мне подсыпал. Я знаю это!

— Тата, — с предупреждением цедит Марат и я прикусываю язык. — В самолете у тебя началась паника и проще было тебя отключить. Стюардесса переборщила с дозировкой снотворного.

— Это было не снотворное!

— Закрой рот и сделай мне кофе, — быстро выдает приказ и, откровенно игнорируя мое возмущение, Хаджиев направляется за барный стол с высокими стульями.

— Почему ты еще не уехал? — вопрос звучит резче, чем мне бы этого хотелось. И я тут же жалею о своей импульсивности.

Марат напрягается и, цокнув, начинает неспешно сокращать между нами расстояние. Между собой и жертвой, которая зря повысила голос.

Останавливается так близко, что в нос ударяет мятный запах геля для душа и головокружительный мужской парфюм.

— Ты нарываешься, птичка, — достав портсигар, он глухим ударом о тыльную сторону ладони выбивает сигарету. А потом подносит к моим губам фильтр, бесцеремонно проводя им по контуру.

— Возьми, — вкрадчиво требует Хаджиев.

Вдох. Выдох. Прежде чем я бросаю на него раздраженный взгляд.

— Я хочу есть.

— Разве так просят?

— Меня вырвет прямо на твою белоснежную рубашку. Уверен, что хочешь вставить мне в рот… сигарету?

— Ты очень быстро смелеешь, птичка. — Ухмыляется он в однобокой улыбке. — Я бы вставил тебе в рот более полезную вещь.

Я прекрасно понимаю на что он намекает, и как можно скорей перевожу тему.

— Как я должна попросить?

Скалится, качая головой.

— Вежливо.

Ну что ж…

— Могу ли я поесть, Марат Кадырович?

— Сначала прикури мне сигарету.

Из последних сил сдерживаю порыв плюнуть в надменное лицо мерзавца. Но вместо этого выхватываю из его руки сигарету и вставляю между губ.

Марат помогает мне прикурить, щелкнув перед моим лицом зажигалкой. В горло мгновенно проникает горечь дыма и я едва справляюсь с приступом кашля.

Холодные глаза Хаджиева темнеют, в тот же миг закрывая синюю радужку черными зрачками.

Зверь пробужден.

Под пристальным наблюдением я делаю еще пару затяжек, чувствуя, как голова начинает идти кругом.

Пытаюсь затянуться еще раз, но Марат требовательно перехватывает мою руку и, склонившись, по голодному обхватывает фильтр своими губами.

Только он не курит, а будто смакует мой вкус.

Очень странно.

Ведь к моим губам он никогда не прикасался. Словно они для него являются самой грязной вещью во всем мире. Которые достойны только его пальцев и…

Не будь, дурой, не ищи логику в действиях этого мужчины.

Дыхание перехватывает от внезапного вторжения на обнаженную кожу.

Шероховатые пальцы дотрагиваются до ключицы, плавно очерчивая ее изгиб, а меня буквально током прошибает, огнем опаляет до самых костей.

— Зачем ты вышла из комнаты в таком виде, птичка, — спрашивает он с тяжелой хрипотцой в голосе. Но не у меня, а будто сам с собой разговаривает.

Если бы я только знала, что ты дома, господин Хаджиев, я бы так и сидела в комнате.

Даже если бы мне грозил голодный обморок.

Но вместо того, чтобы воспроизвести свои мысли я с писком прикусываю губу, когда моей кожи касается холодный металл, а потом лямка с треском разрывается и шелковая сорочка соскальзывает вниз…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 14. Кофе

— Что ты делаешь? — тяжело дыша, встречаюсь с его взглядом. И тону.

— Я тоже голоден, — вторую лямку настигает та же учесть и шелк окончательно соскальзывает к моим ногам. Сигарета из моих рук летит в сторону. Вместе с выдержкой этого животного.

Ох, божечки.

Айсберги чудовища вспыхивают, позволяя синему огню заполнить его взор до краев. Даже смотреть в них опасно, пьянеешь словно по венам растекается Блю Кюрасао со льдом.

Внутри все трепещет и одновременно умирает от понимания того, как на меня действует этот мужчина.

Я ведь помню, какого таять в его руках… сходить с ума. Строптивые пальцы, горячие ладони и дерзость, с которой он доводил мое тело до исступления.

И сейчас я даже испытываю укол разочарования от того, что он ведет нечестную игру. Мучает. Изводит, не касаясь моего тела.

Глазами пожирает взволнованно вздымающуюся грудь, с жадностью проглатывает, будоража во мне каждую клеточку, а соски от такого пристального внимания гудят, твердеют и вытягиваются будто сами в рот к нему запрыгнуть готовы.

И мое тело совершенно не смущает, что мозг уже бьется в конвульсиях, призывая его к разуму.

Разуму, которого не существует рядом с Хаджиевым.