Не позднее полуночи

Я изложил все эти сплетни Вульфу, но он, похоже, даже не слушал. Был воскресный вечер, и он с увлечением занимался любимым делом — выключал телевизор. Само собой, для этого его надо было сначала включать, причем периодически в течение всего вечера, что вообще говоря требовало изрядных физических усилий, но у него на письменном столе был на этот случай предусмотрительно установлен дистанционный переключатель. Это позволяло ему не переутомляясь выключать за вечер до двадцати передач. Обычно я при этом не присутствую, свои воскресные вечера я привык отмечать, даря радость ближним — мне неважно, кто она, лишь бы отвечала определенным стандартам, — но то воскресенье я провел слоняясь по дому. Так что если бы вдруг действительно сбылись те смутные прогнозы, которые якобы имелись у Вульфа, и из той чрезвычайно напряженной ситуации и вправду бы что-нибудь вылупилось, я был бы всегда под рукой. Когда я уходил спать — это случилось довольно рано, — Вульф выключал «Лучи надежды», те, что, если верить известной пословице, имеются в каждой тучке.

Луч, если это можно так назвать, появился немногим позже десяти часов утра в понедельник в образе телефонного звонка, адресованного на сей раз не Вульфу, а лично мне.

— Это Арчи Гудвин? — спросил мужской голос. — Что-то голос не похож.

— И все-таки это я. А у вас голос точь-в-точь как у Филиппа Янгера.

— Еще бы! Так это, правда, Гудвин?

— Да-да. Тот самый, который отказался от вашего виски.

— О! Это уже лучше. Мне необходимо срочно вас увидеть. Я у себя в номере в «Черчилле». Приезжайте как можно скорей.

— Лечу. Держитесь.

Можете судить, до какой я дошел кондиции. Мне, конечно, следовало спросить его, что случилось. Мне, конечно, не мешало бы по меньшей мере узнать, не держат ли там его под дулом пистолета. Кстати, если уж речь зашла о пистолетах, мне не мешало бы прихватить с собой и свой. Но я уже так чертовски устал и одурел от этого проклятого ничегонеделания, что готов был делать все что угодно, и немедленно. Я заскочил на кухню сказать Фрицу, чтобы тот передал Вульфу, куда я отправился, сдернул, проходя мимо вешалки, пальто и шляпу и, удвоив скорость, понесся под первыми каплями начинавшегося апрельского дождя к Десятой авеню, чтобы схватить такси.

Когда мы, словно в брюхе тысячеколесного червя, ползли через центр города, я не выдержал и прошептал таксисту:

— Может, дернем по тротуару, а?

— Сегодня только понедельник, — мрачно пробормотал он. — У меня впереди еще целая неделя.

Наконец мы все-таки добрались до «Черчилля», я пошел, поднялся на лифте, проигнорировал дежурную восемнадцатого этажа, добежал до двери номера 18–26, постучал и получил приглашение войти. Янгер, стоя и в одежде гораздо меньше похожий на старину Кинга Кола, изъявил желание удостоить меня рукопожатия, и я не сопротивлялся.

— Долго же вы добирались, — проговорил он жалобно. — Да знаю, знаю, сам живу в Чикаго. Садитесь. Я хочу у вас кое-что спросить.

«Бог мой, — подумал я, — ради чего я так мчался, у него просто-напросто родилась идея, как разделить барыши, и он свистнул меня, чтобы скормить мне свой план». Я сел на стул, он примостился на краю неубранной кровати.

— Я только что получил по почте одну штуку, — сообщил он, — и не знаю, как с ней быть. Можно было бы отдать её полиции, но мне что-то не хочется. Те, кого я там видел, не очень-то мне приглянулись. Знаете, там есть такой лейтенант Роуклифф?

— Еще бы не знать. Могу помочь с ним связаться.

— Да нет, что-то неохота его видеть. Да и этот рекламный народец, те, что были тогда на встрече с Далманном, там я их и видел, с тех пор ни разу не встречал, — они мне тоже что-то не очень понравились. Я хотел позвонить одному знакомому в Чикаго, он адвокат, но пришлось бы слишком много объяснять по телефону, представляете, всю эту кутерьму? Вот я и подумал о вас. Во-первых, вы уже в курсе, а потом, помните, когда вы были здесь в прошлый раз, я предложил вам выпить. Когда я так, не думая, предлагаю кому-нибудь выпить, это хороший признак… Ничем не хуже, чем любой другой. Мне нужно срочно что-то предпринять с этой штукой, а для начала показать её вам и посмотреть, что вы на это скажете.

Он вытащил из кармана конверт, посмотрел на него, потом на меня и передал его мне. Я изучил конверт из обычной дешевой белой бумаги, неровно надорванный с того края, где его открывали. Адрес напечатан на машинке: «Мистеру Филиппу Янгеру, гостиница „Черчилль“». Никакого обратного адреса ни на лицевой стороне, ни на обороте. Трехцентовая марка со штампом Главпочтамта: отправлено в одиннадцать часов вечера, 17 апреля 1955 года. Внутри был один-единственный сложенный листок бумаги, я вынул его и развернул. Обычная бумага среднего качества, стандартный размер, никаких опознавательных знаков, по которым можно было бы установить адрес или принадлежность отправителя, никакой «шапки» сверху, никаких типографских текстов, зато масса машинописного. Сверху большими буквами отпечатан заголовок:

ОТВЕТЫ НА ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ, РОЗДАННЫХ 12 АПРЕЛЯ.