Не позже полуночи и другие истории

Нет, не сейчас. Сейчас не время. Я либо вернусь в Англию побитой и побежденной, либо не вернусь туда вообще. Он обманул моего отца, обманул мою мать (так ей и надо), обманул Англию, за которую сражался столько лет, запятнал мундир, который носил, замарал свое звание, а сейчас, как и двадцать последних лет, делает все, чтобы расколоть – как можно глубже и шире – собственную страну, а меня это нимало не заботит. Пусть грызутся. Рвут друг друга в клочья! Пусть вся планета, взорвавшись, превратится в дым! Я отошлю ему из Лондона письмо с благодарностями – в особенности за эту поездку – и подпишусь: Шейла Манни. Или же… Или же побегу за ним на четвереньках, как его собачонка, не отступающая от него ни на шаг и прыгающая к нему на колени. И буду умолять: позволь остаться с тобой навсегда!

– На днях я начинаю репетировать Виолу, – сказала она вслух. – «Дочь моего отца любила так…»[80]

– У вас эта роль здорово получится. Особенно Цезарио. «Но тайна эта, словно червь в бутоне, румянец на ее щеках точила. Безмолвно тая от печали черной, она своим страданьям улыбалась».

Мёрфи снова сделал крутой поворот на сто восемьдесят градусов, хлеб на полках загромыхал. Сколько миль еще до Лох-Торра? О, ехать бы и ехать без конца.

– Беда в том, – продолжала она, – что мне расхотелось возвращаться домой. Я не буду там дома. И ничего меня там к себе не тянет – ни Театральная лига, ни «Двенадцатая ночь». Цезарио – к вашим услугам.

– Серьезно? Покорнейше благодарю.

– Нет, вы не поняли… Я хочу сказать, что готова бросить сцену, отказаться от английского подданства, сжечь все свои корабли и взрывать с вами бомбы.

– Как? Стать отшельницей?

– Да, отшельницей.

– Бред. Через пять дней вы будете умирать со скуки.

– Нет! Нет!

– Подумайте о громе аплодисментов, которые вас ждут. Виола-Цезарио – да это же голубая мечта. Знаете что, я не цветы вам пришлю на премьеру, а эту черную повязку. Вы повесите ее у себя в уборной как талисман.

Я хочу слишком многого, подумала она. Хочу всего сразу. Хочу, чтобы днем и ночью, во сне и наяву – хочу любви без конца, стрел и Азенкура, аминь! Кто-то ее предостерегал – нет ничего гибельнее, как сказать мужчине «люблю». За такое откровение мужчины в два счета вытряхивают женщину из своей постели. Пусть! Возможно, Ник сейчас вышвырнет ее из фургона Мёрфи.

– В глубине души я хочу лишь одного, – сказала она, – покоя и определенности. Чувствовать, что вы всегда рядом. Я люблю вас. Наверно, я, сама того не зная, любила вас всю жизнь.

– Ай-ай-ай! – отозвался он. – Кто же сейчас подымает вой?

Фургон сбавил ход и остановился. Ник ползком добрался до дверцы и распахнул ее. В проеме показался Мёрфи.

– Надеюсь, я не вовсе вытряс из вас душу, – сказал он, улыбаясь во всю ширину своего морщинистого лица. – Дороги у нас не в лучшем виде – уж капитан-то знает. Главное, чтобы барышня была поездкой довольна.

Ник спрыгнул на дорогу. Мёрфи протянул Шейле руку и помог ей слезть.

– Приезжайте снова, мисс, милости просим, когда только будет охота. Я всем английским туристам, какие сюда пожаловали, всегда так говорю. У нас здесь жизнь куда веселее, чем по ту сторону Ирландского моря.

Шейла озиралась кругом, ожидая увидеть озеро, ребристую тропинку у камышей, где они оставили Майкла и катер. Но ничего этого не было. Они находились на главной улице Беллифейна. Фургон стоял перед «Килморским гербом». И пока Шейла поворачивала к Нику свое полное недоумения лицо, Мёрфи уже стучал в дверь гостиницы.

– Двадцать лишних минут в пути, но они того стоили, – заявил Ник. – Во всяком случае для меня. Для вас, надеюсь, тоже. Расставания должны быть краткими и нежными, не так ли? А вот и Догерти. Итак, вперед. Мне надо возвращаться на базу.

Отчаяние овладело Шейлой. Нет, не может такого быть! Неужели он предлагает ей проститься на тротуаре – на глазах у Мёрфи и его сына, суетящихся тут же, на виду у хозяина гостиницы, застывшего на ее пороге.

– А мои вещи? – спросила она. – Мой чемодан? Ведь все осталось на острове, в комнате, где я ночевала.

– Ошибаетесь, – ответил Ник. – Согласно операции «В» они, пока мы резвились на границе, доставлены в гостиницу.

В отчаянии она, забыв про гордость, пыталась оттянуть время:

– Но почему? Почему?

– Потому что так нужно, Цезарио. «И я гублю тебя, ягненок милый, мстя ворону в душе моей остылой»[81]. У Шекспира это звучит немного иначе.

И, пропустив ее вперед, подтолкнул к дверям гостиницы.

– Отдаю мисс Блэр на ваше попечение, Тим. Вылазка прошла успешно. Пострадавших нет – разве только мисс Блэр.

Он ушел. Двери за ним захлопнулись. Мистер Догерти окинул Шейлу сочувственным взглядом.

– У капитана все как на пожар. Всегда такой же неистовый. Уж я-то знаю, каково быть с ним в одной упряжке, никому не дает расслабиться. Я отнес к вам в спальню термос с горячим молоком.

Он захромал вверх по лестнице впереди Шейлы, распахнул перед ней дверь того самого номера, который она покинула два дня назад. Чемодан ее стоял на стуле. Сумочка и карты лежали на туалетном столике. Словно она никуда и не убывала.