Не прикасайся ко мне

Преображая своего мужа, она не забывала и о себе: сменила шелковую юбку и рубашку на европейскую одежду, скромную прическу филиппинок на фальшивые локоны, и своими платьями, которые сидели на ней удивительно плохо, возмутила покой мирного и тихого городка.

Муж доньи Викторины, который никогда не ходил пешком — ибо она не желала, чтобы заметили его хромоту, — к великой ее досаде, ездил с ней на прогулки в уединенные места. А ей так хотелось появиться вместе с супругом на самых многолюдных бульварах! Но она помалкивала из уважения к медовому месяцу.

Этот месяц был уже на ущербе, когда муж попытался заговорить о рисовой пудре, утверждая, что это средство фальшивое и противоестественное. Донья Викторина нахмурила брови и внушительно посмотрела на его вставную челюсть. Он смолк, а она узнала его слабое место.

Скоро она возомнила, что станет матерью, и поделилась новостью со всеми своими друзьями.

— В будущем месяце я и де Эспаданья поедем в Испанию; я не хочу, чтобы наш сын родился здесь и его обзывали революционером.

Она прибавила «де» к фамилии мужа; это «де» не стоило денег и придавало «блеск» его имени. Она подписывалась так: Викторина де лос Рейес де Де Эспаданья. Второе «де» было ее манией; ни тот, кто делал ей визитные карточки, ни супруг так и не смогли ее образумить.

— Если я поставлю только одно «де», подумают, что ты не имеешь своего, дурень! — сказала она мужу.

Она без умолку говорила о приготовлениях к отъезду и выучила наизусть названия всех портов, куда заходит корабль; одно удовольствие было слушать, как она говорит: «Я увижу перешеек Суэцкого канала; де Эспаданья считает, что это самое прелестное место на земле, а де Эспаданья объездил весь свет. Я, наверное, не вернусь больше в эту дикую страну. Я не рождена для того, чтобы жить здесь; мне больше подошел бы Аден или Порт-Саид, я еще ребенком так думала…» Донья Викторина, исходя из своих собственных представлений о географии, делила весь мир на Филиппины и Испанию, в отличие от тех чудаков, которые делят его на Испанию и Америку или Испанию и Китай.

Муж знал, что многое в ее болтовне было просто чушью, однако помалкивал, лишь бы она не визжала и не попрекала его косноязычием. Чтобы еще более упрочить иллюзию своего материнства, донья Викторина сделалась на редкость капризной, стала одеваться в яркие одежды, украшать себя цветами и лентами и разгуливать в халате по Эскольте, но — какое разочарование! — прошли три месяца, и мечты рассыпались в прах. Так как теперь уже не было причин беспокоиться, что сын прослывет революционером, она отказалась от путешествия. Начались консультации с докторами, повитухами, знахарями, но все было напрасно. Когда-то она, к великому неудовольствию капитана Тьяго, смеялась над святым Паскуалем Байлоном и теперь тоже не хотела просить ни о чем никаких святых. По этому поводу один из приятелей ее мужа сказал:

— Поверьте мне, сеньора, у вас, у единственной «крепкий дух» в этой скучной стране!

Она заулыбалась, не поняв, что такое «крепкий дух», и вечером, когда подошло время сна, спросила об этом своего мужа.

— Душа моя, — ответил он, — самый «крепкий д…дух», как мне известно, имеет нашатырь. Мой приятель выразился р…риторически.

С тех пор при каждом удобном случае она говорила:

— Я единственный нашатырь в этой скучнейшей стране, выражаясь риторически. Так сказал сеньор N. де N., чистокровный испанец, весьма почтенный человек.

Все, о чем она говорила, всегда приводилось в исполнение. Ей удалось полностью подчинить себе мужа и, не встречая с его стороны большого сопротивления, превратить в своего рода комнатную собачку. Если она дулась на него, то не выпускала из дому, а когда по-настоящему приходила в ярость, вырывала у него вставную челюсть, и бедняга день-другой ходил уродом.

Ей пришло в голову, что муж должен обязательно стать доктором медицины и хирургом; так она и заявила.

— Душа моя, ты хочешь, чтобы меня арестовали? — спросил он с испугом.

— Не будь идиотом, я все устрою. Тебе не придется никого лечить, но я хочу, чтобы тебя называли доктор, а меня докторша, вот и все!

На следующий день Родореда получил заказ выгравировать на черной мраморной плите: «Доктор де Де Эспаданья, специалист по всем болезням».

Слугам было приказано величать хозяев по-новому, а на их госпоже значительно увеличилось число фальшивых локонов, стал толще слой рисовой пудры, умножились ленты и побрякушки, и донья Викторина с еще большим презрением стала поглядывать на своих бедных и незадачливых соотечественниц, чьи мужья были не столь великолепны. Ей казалось, что с каждым днем она становится все более достойной почитания, поднимается все выше и выше, — еще год, и она, пожалуй, припишет себе божественное происхождение.